Выбрать главу

Усевшись перед очагом, я впитывал его жар, решив сжечь всю мебель, только бы сохранить до зари это утешительное сообщество. Запах воспламененной смолы подбодрил меня, словно глоток неразбавленного спирта. Но, размышляя о потере своей лошади, я опечалился, хотя и надеялся, что инстинкт животного приведет кобылу ко мне.

И вдруг меня охватила противная дрожь, похожая на ту, которую я ощущал снаружи и которая пригнала меня сюда. «Что-то» вновь находилось здесь, причем совсем рядом!

И хоть с трех сторон меня защищали непрочные стены, высвеченный потрескивающим пламенем, я был открыт и уязвим для кого угодно, представлял собой прекрасную мишень, в которую легко попасть свинцом. Я вскочил — мышцы мои были готовы к новому бегству.

Но беспокойство сменилось вдруг острой тоской, такой, что я едва не задохнулся. Теперь «Что-то» окружало трактир и безжалостным в своих таинственных намерениях, невидимым, отчетливо ощущаемым взглядом всматривалось в меня через окно без ставень. «Что-то» с такой силой ненавидело меня, что от ужаса я покрылся потом.

Опасаясь своим криком побудить к действию силы, готовые раздавить меня, я едва сдержал вопль, призыв о помощи. Однако в зале трактира стучало лишь мое сердце да потрескивал огонь в очаге! Я был один, и меня защищала закрытая дверь. Ее предстояло сначала отворить, чтобы приблизиться ко мне. А если кто-то появится из двух других дверей в глубине комнаты, ему придется, добираясь до меня, пересечь всю комнату и только тогда предстать перед моими глазами. Но эта логика вовсе не успокаивала, потому что я все более ощущал не явную реальность, а истечение смертоносных флюидов.

И тут заскрипели ножки ближайшей скамьи.

Испустив крик ужаса, я бросился вон из своего убежища. Испытывая в душе смертельный страх, я рассекал пустоту яростными взмахами кочерги, нанося исступленные удары по невидимому и неуязвимому Врагу, который, похоже, стоял передо мной.

И вдруг я почувствовал невероятной силы толчок. Спина моя ударилась о стену. Жуткая боль пронзила меня.

Я рухнул на пол и перед тем, как потерять сознание, сообразил, что меня предательски ударили кинжалом сзади.

II

Когда сознание вернулось ко мне, я обнаружил, что лежу на глиняном полу в огромной луже крови. Надо мной склонился какой-то человек, лицо которого выглядело растерянным — своего рода бледная маска, постепенно заливавшаяся отчаянием.

Я вскочил, чтобы убежать от незнакомца, и поразился легкости, с которой поднялся! Я не испытывал никакой боли, но, дотронувшись до спины, нащупал глубокую рану.

Я ее не чувствовал и, несмотря на большую потерю крови, не ощущал слабости в теле, по-прежнему оставаясь в живых: голова моя ясно мыслила, а мышцы были готовы к действию. Но я не мог покинуть трактир.

Все тот же человек по-прежнему преграждал мне путь. Его сутана, несомненно украденная у монаха, не вводила в заблуждение — он выглядел отъявленным негодяем.

Я глянул на его руку.

Никакого кинжала! Но, проследив за взглядом незнакомца, то и дело возвращавшимся к стене, я увидел торчащий из нее огромный строительный крюк, заточенный словно шило, и понял, что поранился именно об него. Меня всего-навсего надо было толкнуть.

Я поглядел на человека в сутане, чтобы прочесть в его чертах тайную подоплеку поступка, и вздрогнул от ужаса… На горле мужчины от уха до уха зияла разверстая рана! Страшный разрез давно задубел, оставив на шее черное застывшее ожерелье из крови!

В это мгновение позади меня раздался гнусный смех, вырвавшийся из множества глоток. Я резко обернулся.

Зал был полон людей; они грузно восседали на скамьях, опираясь локтями на стол, где валялись пустые бутылки. Наконец смеющиеся замолчали, и один из них глухим, но восхищенным голосом обратился к зарезанному:

— Ты обзавелся хорошим мертвецом!

Тот недоуменно оглянулся и прерывистым голосом произнес:

— Теперь я вам верю…

— Ты наконец заслужил место среди нас… — почти дружески добавил другой голос.

И человек с перерезанным горлом сел на одну из скамей рядом с двумя молчаливыми типами, которые подвинулись, чтобы дать ему место.

— Теперь его очередь найти себе мертвеца, — продолжил новый голос. — Пожелаем ему не слишком долго ждать…

И говорящий жестом указал на меня.

Все это граничило с сумасшествием. Либо мне снился кошмар, либо меня, наивного чужака, разыгрывали местные глумливые крестьяне. Эта мысль подстегнула меня. Игра перешла все границы и слишком затянулась. Я бросил им всем оскорбление.

— А мертвец к тому же наглый! — спокойно произнес один из грубиянов. — Но разве не все мы были такими вначале?

Не в силах сдержать ярость перед подобным проявлением безумия, я бросился к очагу и выхватил горящее полено, чтобы в свою очередь прижечь кого-нибудь из них. И пусть он пеняет на себя самого.

Но меня поразило, что я не ощутил жара и угли не обожгли меня! В удивлении я широко раскинул руки. Они вошли в стены, словно были сотканы из тумана.

— Может быть, теперь он понял… — послышался иронический голос. И все потеряли интерес ко мне.

* * *

Это просто чудовищно. Я вовсе не был мертвецом. Однако моя рана, растекшаяся по полу кровь, нечувствительность к огню, проницаемость стен!.. Бред какой-то. Я должен вернуться в реальный мир, где сидел бы у очага в полном одиночестве и живой. Однако, четко видя и с проницательностью оценивая меру вещей и существ, окружавших меня, я не знал, возможно ли выбраться из этого кошмара.

Приблизившись к столу, я потребовал объяснений, чтобы успокоиться. Люди равнодушно смотрели на меня и ничего не отвечали И только тут я обратил внимание на их удивительно старинные одеяния.

Неужели я сошел с ума?

Что это за маскарад? Древние, странные, давно вышедшие из моды одежды. На одном — тяжелая пелерина почтаря дореволюционной эпохи; на другом — козьи шкуры и портки, словно на пастухе прошлого века. Еще один выглядел дворянином Регентства и не выпускал из рук ножен без шпаги! Их была дюжина, этих масок с чудовищного карнавала.

Подобное зрелище могло бы развеять тоскливое состояние моей души, не будь у каждого из этих людей по ужасной ране: у почтаря развороченный висок, словно в него выстрелили в упор; еще у одного — рассеченный до самых бровей череп; голова третьего буквально держалась на ниточке — она была на три четверти отрублена со стороны затылка!