Мэри, не говоря ни слова, взяла подсвечник и хотела было пройти мимо дяди, но тот схватил ее за плечо и повернул лицом к себе.
— Будут ночи, когда ты услышишь стук колес на дороге, — сказал он, — и эти колеса не проедут мимо, а остановятся у трактира «Ямайка». И ты услышишь шаги во дворе и голоса под окном. Когда это случится, ты останешься в постели, Мэри Йеллан, и с головой завернешься в одеяло. Понятно?
— Да, дядя.
— Очень хорошо. А теперь убирайся, и если ты задашь мне еще хоть один вопрос, я переломаю тебе все кости.
Мэри вышла из кухни в темный коридор, ударилась о скамью в прихожей и поднялась по лестнице, нащупывая дорогу руками, пытаясь понять, где она находится, оглядываясь и снова поворачиваясь лицом к лестнице. Дядя сказал, что ее комната — над крыльцом, и девушка осторожно пошла через темную площадку мимо дверей — по две с каждой стороны; должно быть, это комнаты для гостей, и они ждут путешественников, которые здесь не появляются и не ищут крова под крышей трактира «Ямайка». Она наткнулась еще на одну дверь, повернула ручку и в дрожащем пламени свечи увидела, что это ее комната, потому что дорожный сундук стоял на полу.
Стены были грубо сколочены и не оклеены обоями, дощатый пол — голый. Перевернутый вверх дном ящик с треснутым зеркалом на нем служил туалетным столиком. Ни кувшина, ни таза не было; Мэри подумала, что умываться придется на кухне. Кровать заскрипела, когда девушка на нее присела, а два тощих одеяла казались влажными на ощупь. Она решила не раздеваться, а лечь поверх постели прямо в дорожном платье, каким бы оно ни было пыльным, и завернуться в плащ. Мэри подошла к окну и выглянула наружу. Ветер стих, но дождь все еще шел — мелкая гадкая морось, которая струйками стекала по стене дома и размазывала грязь по подоконнику.
С дальнего конца двора донесся шум, странный звук, напоминающий стон больного животного. Было слишком темно, но девушка смогла разглядеть какой-то темный силуэт, тихо раскачивающийся из стороны в сторону. На один кошмарный миг воображение, воспламененное россказнями Джосса Мерлина, заставило ее подумать, что это виселица, а на ней — мертвец. Но потом Мэри поняла, что это всего лишь вывеска трактира. Поскольку хозяин не обращал на нее внимания, она расшаталась и теперь раскачивается взад-вперед при малейшем дуновении ветра. Всего-навсего жалкая разбитая доска, когда-то гордо водруженная здесь; а теперь белые буквы расплылись и выцвели, и надпись, раскачиваясь в стороны, сообщала всем четырем ветрам: «Трактир „Ямайка“», «Трактир „Ямайка“». Мэри опустила ставень и забралась на кровать. Зубы у нее стучали, руки и ноги окоченели. Девушка долго сидела, скорчившись на постели, предаваясь отчаянию. Она раздумывала, можно ли вырваться из этого дома и найти обратную дорогу, проделать двенадцать долгих миль до Бодмина. Мэри прикидывала, не слишком ли она устала и не свалится ли в смертельном изнеможении на обочине, и не заснет ли прямо на месте лишь для того, чтобы утренний свет разбудил беглянку и она увидела бы возвышающуюся над собой огромную фигуру Джосса Мерлина.
Мэри закрыла глаза и тут же увидела его улыбающееся лицо, а потом улыбка сменилась хмурой гримасой. Гримаса распалась на тысячу морщин, когда трактирщик затрясся от ярости, и она увидела огромную шапку черных волос, крючковатый нос и длинные мощные пальцы, в которых сквозила такая смертоносная грация.
Мэри чувствовала, что попалась, как птичка в силки, и как бы ни боролась, спасенья нет. Если она хочет стать свободной, то нужно уйти прямо сейчас — вылезти в окно и бежать, как сумасшедшая, по белой дороге, которая змеей протянулась через пустоши. Завтра будет поздно.
Она подождала, пока не услышала на лестнице шаги. Девушка слышала, как трактирщик что-то бормочет себе под нос. Затем он, к ее облегчению, свернул и пошел по другому коридору, налево от лестницы. Вдалеке хлопнула дверь, и наступила тишина. Мэри решила, что больше не будет ждать. Если она останется под этой крышей хотя бы на одну ночь, силы покинут ее, и она пропадет. Пропадет, сойдет с ума и сломается, как тетя Пейшенс. Девушка открыла дверь и прокралась в коридор. На цыпочках подошла к лестнице. Остановилась и прислушалась. Ее рука была на перилах, а нога на верхней ступеньке, когда она услышала звук, доносившийся из другого коридора. Кто-то плакал. Кто-то, чье дыхание вырывалось со всхлипываниями и спазмами; кто-то, пытавшийся заглушить звук подушкой. Это была тетя Пейшенс. Мэри подождала минуту, а потом повернулась и пошла обратно в свою комнату, бросилась на кровать и закрыла глаза. Что бы ни ждало ее в будущем и как бы она ни была напутана, она не уйдет из трактира «Ямайка» сейчас. Она должна остаться с тетей Пейшенс. Она нужна здесь. Может быть, Мэри сможет утешить тетю Пейшенс, и они придут к взаимопониманию, и каким-нибудь образом — сейчас девушка была слишком утомлена, чтобы понять, как именно, — она сможет защитить тетю Пейшенс и встанет между нею и Джоссом Мерлином. Семнадцать лет ее мать жила и работала одна и испытала больше трудностей, чем когда-либо придется испытать Мэри. Уж она бы не убежала, испугавшись полубезумного дядюшки. Мама бы не испугалась дома, пропахшего злом, как бы одиноко ни стоял он на открытом всем ветрам холме — одинокой вехой, бросающей вызов человеку и буре. У матери Мэри хватило бы смелости сразиться с врагами. Не только сразиться, но и победить их в конце концов. Эта женщина была не из тех, кто отступает.