Утро обещало тёплый солнечный день, но, кажется, обмануло: на небе быстро собирались невесть откуда взявшиеся тучи.
По улице, с воем сирен и вспышками маячков, пронеслись в сторону площади полицейская машина и карета скорой помощи.
Глеб вздохнул, огляделся и пошёл дальше. Не хватало только опоздать на службу — последнее время начальник и так смотрит на него косо.
Однако он не сделал и пяти шагов, когда на него налетел оператор с кинокамерой. Мужчина был довольно грузен, бородат и пузат, что не оставляло Глебу никаких шансов.
Отлетев от пивного пуза бородача мячиком для пинг–понга, он устремился к черте, мелко перебирая ногами в попытках не упасть и размахивая руками. Из расстегнувшейся папки белыми голубями вспорхнули бумаги и бумажки, отчёты и доклады.
Ему удалось остановиться у самого края, едва не заступив за ту линию, за которой его ждала бездна. Но инерция тянула его дальше, требовала сделать ещё шаг, чтобы не упасть затылком в пропасть неведомого.
Завизжала журналистка, что шла с бородатым оператором к площади.
— Держите его! — вскрикнула пожилая женщина, всплеснув руками.
— Упадёт же! — подхватил кто–то.
— Черта! — истошно завопил ещё чей–то голос.
Спортивного вида молодой человек бросился на помощь. Так показалось Глебу. Но помогать ему, кажется, не входило в намерения спортсмена — он лишь выхватил из ослабевшей Глебовой руки барсетку и рванул к ближайшим дворам. Впрочем, Глеб всё равно был благодарен грабителю, поскольку рывок помог ему сохранить так необходимое сейчас, жизненно важное, равновесие. Ну а барсетка… Разве это деньги — пятьсот рублей?
— Кому война, а кому — мать родна, — посочувствовала та женщина.
— Извините, — пробасил оператор.
— Хотите, возьму у вас интервью? — смущённо предложила журналистка. Она была весьма миловидна, а от её предложения веяло таким ароматным эротизмом, что Глеб готов был ради её вопросов сто раз опоздать на работу.
— Какое интервью! — оператор не позволил зародиться в душе у Глеба сладкой мечте. — Там площадь кипит. Бежим!
— Простите! — уже на бегу оглянулась журналистка.
Глеб раздумывал больше минуты. В конце концов очаровательное личико журналистки, так сладко берущей у него интервью, уступило место суровому и недовольному лицу начальника. Глеб с сожалением покачал головой, провожая взглядом удаляющуюся фигурку в джинсах и белой блузке.
Пошёл дождь.
— Вот так–то, молодой человек, — всё тот же интеллигентного вида мужчина — обладатель скрипучего голоса — возвращался из булочной. Буханку хлеба он прятал от дождя под бортом ветровки. — Аннушка уже пролила масло.
— Интересно, кто–нибудь знает, где начинается эта черта? — задумчиво произнёс Глеб.
— Тут–то как раз нет ничего интересного, молодой человек, — покачал головой мужчина. — Начинается она там же, где и всегда — в умах. Там же, впрочем, и заканчивается, уж поверьте моему опыту. Все болезни — от нервов.
— То есть… — растерялся Глеб. — То есть, вы хотите сказать, что этой черты не существует? Она нам только кажется?
— Что–то вроде этого, — кивнул интеллигент.
— Тогда переступите её! — с победной улыбкой произнёс Глеб.
— Как можно переступить то, чего не существует? — быстро нашёлся с ответом дяденька и поторопился уйти, делая вид, что усиливающийся дождь очень его беспокоит. Но за черту при этом аккуратно не заступал.
А Глеб дождь любил, поэтому совсем не беспокоился. Постояв немного в задумчивости, он присел на корточки у самой линии, опасливо заглянул за неё.
Это была самая обычная полоса, начерченная самой обычной белой краской. Не было в ней ничего загадочного, таинственного или угрожающего. Но… но то, как она делила тротуар на две неравные части, с какой непререкаемой уверенностью она это делала…
Муравей, спасавшийся от дождя, добрался до черты. С замиранием сердца Глеб ждал, когда насекомое зайдёт на линию и минует её. Но маленький чёрный трудяга словно почуял что–то: он замер на мгновение у самого края, а потом повернул и посеменил вдоль полосы.
— Вот как! — выдохнул Глеб.
Муравей забрался на листок, валявшийся у черты — лист аналитического отчёта, выпавшего из папки Глеба. Чёрные строки, оставленные струйным принтером, расплывались по бумаге мутными кляксами — дождь превращал анализ деятельности фирмы за целый месяц в нечто расплывчатое, несуществующее. Наверняка он был против статистики и заодно с чертой.
— Человек покончил с собой, а вы тут сидите, — произнёс кто–то над его головой, — бумажки разглядываете.
Глеб поднял голову. Толстая женщина, строго поджав губы, смотрела на Глеба неприязненно и сердито. — Вот потому так и живём, что всем друг на друга плевать.