— Я не знал же, — попытался оправдаться он.
— Так по сторонам смотреть надо, а не мусор разглядывать. Уж убрали бы тогда хоть, — недовольно сказала она и пошла дальше по своим делам, держась от черты подальше.
Глебу почему–то вспомнился старый мультик «Ёжик в тумане».
Внемля наставлению недовольной женщины, он огляделся по сторонам и действительно увидел самоубийцу.
Довольно грузный мужчина сидел на газоне, под тополем. На шее его видна была петля и болталась оборванная верёвка, вторая часть которой свисала с тополиной ветви — лопнула, видимо, не выдержав тяжести. На груди самоубийцы покоился небольшой плакатик, к которому приклеена была фотография участка тротуара с разделяющей его чертой. Надпись ниже гласила: «Меня вычеркнули».
Глеб не успел осмыслить увиденное, когда заметил ещё одного, точно такого же самоубийцу (только без лишнего веса и одетого иначе) под другим тополем. Под третьим прикорнула худенькая девушка в очках. Её тоже вычеркнули.
«А–а… — с облегчением подумал Глеб, — похоже, ребята акцию протеста проводят».
Его мысль подтвердилась, когда четвёртый «труп» ожил, чтобы попытаться раскурить под всё усиливающимся дождём сигарету.
«А ведь я совсем на работу опоздал, — с тоской подумал Глеб в следующий момент. — И меня, пожалуй, тоже сегодня вычеркнут. Из штатного расписания».
Ну что ж… Значит, торопиться ему теперь некуда. И следовательно, он должен сделать то, что должен — дойти до конца этой черты. Дойти, чтобы выяснить, в чём её суть и причина. Дойти, чтобы остановить назревающие безумие, или хотя бы попытаться остановить. Дойти, чтобы… дойти.
И он поднялся и пошёл.
Дождь, словно проведав его намерения и желая остановить, прибавил, ударил, накликал тяжёлый раскат грома, вызвал откуда–то молнию. Вскоре прибежал и ветер, записался в соучастники.
Глеб шёл.
А с городом творилось что–то неладное, небывалое, невообразимое. Большие магазины один за другим оказывались закрытыми на учёт или просто закрытыми. Хозяева мелких лавочек и забегаловок опускали на окна и витрины металлические шторы, закрывали двери, вешали таблички «Закрыто». Вид у них был то угрюмый, то испуганный.
Куда–то подевались все машины — улицы пустовали; лишь изредка бесцельно проезжало пустое такси или хмурая машина ГИБДД. Прохожих не было совсем, зато во множестве явились откуда–то бомжи и бродячие собаки. Пахло апокалипсисом.
Глеб никогда ещё не удалялся по этому тротуару так далеко — обычно он доходил только до остановки. И эта часть города, виденная им впервые не из окна троллейбуса, а вживую, была для него теперь словно часть неведомого мира — безнадёжно больного мира, больного то ли одиночеством, то ли небытием.
Скрипел в стороне рекламный щит, с которым игрался ветер. Проносились иногда мимо набрякшие влагой обрывки газет и пластиковые стаканчики. Трепетала на столбе плохо приклеенная мокрая афиша. Тоскливо выла где–то собака. Шумел и шумел непроглядный дождь.
Наверное, ему придётся идти не час и не два, — думал Глеб. — А может быть, даже и не день и не два. Быть может, он будет брести так, под этим бесконечным дождём, месяцы и годы…
— Эй! — окликнули его.
Глеб повернулся на голос.
У мусорного бака в ближайшем дворе стоял тощий небритый бомж.
— Не заступай за черту! — сказал он в ответ на вопросительный Глебов взгляд.
— Да, я в курсе, спасибо. А вы не знаете, что будет, если заступить?
— Знаю, — нахмурился бомж, принюхиваясь к недопитой бутылке пива, извлечённой из бака.
— И что же? — порывисто вопросил обрадованный Глеб.
— Нихрена хорошего, — многозначительно отозвался клошар. — У нас один перешагнул…
— И что с ним сталось?
Бомж отхлебнул из бутылки, одобрительно кивнул.
— Хочешь вмазать? — спросил у Глеба.
— Нет, спасибо. Так что стало с вашим товарищем?
— Да какой он мне товарищ! — бомж рассмеялся, прежде чем сделать ещё глоток. — И не товарищ он мне вовсе.
— Ладно. Но с ним всё в порядке?
— А я откуда знаю, — развёл руками клошар.
Тут из ближайшей подворотни явился второй бомж. Увидев в руках первого бутылку, он набросился на него с явным намерением отобрать добычу. Завязалась потасовка.
Глеб с сожалением покачал головой, поняв, что так и не получит больше никаких сведений о заступившем за черту. Пошёл дальше.
Старый центр кончился, остался позади парк культуры и отдыха, начался район новостроек.
Чем дальше шёл Глеб, тем всё более малолюдным становился город — даже бомжи и собаки попадались теперь крайне редко. А черта, разделившая тротуар, по которому он шёл, всё не кончалась.