«Как быстро наступила осень!» — подумал Бетховен.
Он с тоской посмотрел на своё место и заметил убитого, который, казалось, так и спит в кресле.
— Не лучше ли было убрать тело господина Манштейна? — обратился он к инспектору. — Или вы специально держите его там, чтобы мучить меня?!
— Манштейна?.. — удивился инспектор. — Убитого не звали господин Манштейн.
— Не звали?! Но как же так, вы же сами демонстрировали мне телефон господина Манштейна!
— Да, — усмехнулся инспектор, — но при чём здесь убитый? Телефон принадлежит господину Манштейну, а убитого звали герр Франк. Но вы же не думаете, что это как–то оправдывает убийство?
Бетховен понурился под тяжёлым взглядом инспектора и лишь растерянно покачал головой. Он уже не способен был думать ни о чём, его мозг изнуряла только одна мысль: «Всё пропало. Выхода нет».
На галёрке играл на скрипке давешний еврейчик, хотя его уже никто не слушал и некому было подать. Стоящая у его ног шляпа была полна денег.
— А почему бы вам не сыграть нам свой концерт? — предложил вдруг обвинитель.
— И то правда! — оживился инспектор.
— Я ещё ни разу не слышал его, — кивнул полисмен. — Очень было бы здорово послушать.
— Но, право, господа… — смешался Бетховен. — Я сейчас…
— Ну вот, как всегда, — усмехнулся инспектор. — Эти господа композиторы такие чувствительные! Они любят, чтобы их упрашивали и будут жеманиться до последнего.
— Сыграйте нам, сыграйте! — уговаривал обвинитель.
— Но я не умею играть, — пожал плечами Бетховен.
— Да, я занесу это в протокол, — ответил инспектор многозначительному взгляду обвинителя.
— Я бухгалтер, — растерянно пожал плечами Бетховен. — Я не умею играть на фортепиано.
— Значит, это не вы сочинили Пляс—Пигальский концерт Бетховена? — сурово произнёс обвинитель, кивнув инспектору, чтобы тот внёс и эти новые показания обвиняемого в протокол.
— Я, — отвечал Бетховен. — Это была минута вдохновения. Стояла весна. Я был молод, влюблён…
— В мадемуазель Пляс—Пигаль, — вставил обвинитель.
— … Пели птицы, — продолжал Бетховен, не обратив на обвинителя никакого внимания, увлеченный воспоминаниями. На глаза его набежала слеза. — От Сены долетал лёгкий ветерок. Мне было так хорошо! Меня охватила тихая радость бытия, довольство, какое постигает в иную минуту всякую живую душу. И я принялся напевать. Мелодия рождалась сама, без участия нот, ключей, знаков темпа, пауз и прочего, чем мучат детей в школах, на уроках музыки. Она лилась прямо из сердца — свободно и радостно, я не мог сдерживать её или как–то на неё повлиять… Стоящий тут же волынщик принялся мне подыгрывать на своём гнусавом инструменте. Пришёл барабанщик с другой стороны площади, вместе со шляпой для денег. Явился откуда–то старик–шарманщик. Потом возник из ближайшего переулка человек с губной гармоникой. Охваченные единым порывом, мы играли. Играли так вдохновенно, в таком единении душ, что, кажется, небеса вторили нам. Собрались люди. Нам аплодировали… Так родился Пляс—Пигальский концерт Бетховена, к которому я не имею по сути никакого отношения, хотя несомненно являюсь его автором.
Во всё время монолога Бетховена обвинитель с инспектором многозначительно переглядывались, и временами инспектор делал какие–то пометки в протоколе. Полисмен между тем отошёл к группе, окружавшей Маэстро, и наблюдал за кем–то.
Как выяснилось через минуту, предметом наблюдения была та самая дама, на чьей фотографии Бетховен оставил подпись. Довольная тем, что ей удалось получить автограф Маэстро, она, слегка помятая, выбралась из толпы, сжимая в руке заветный фантик от шоколадной конфеты.
Полисмен тут же вцепился ей в руку и потащил к краю сцены. Остановившись и пронзительно глядя на даму, он извлёк из кармана фотографию и продемонстрировал сделанную Бетховеном подпись. Дама всмотрелась, и некрасивое лицо её озарилось радостью.
— Что это значит? — строго вопросил полисмен.
— Как тебе удалось?! — радостно воскликнула дама.
— Что это значит?! — повторил полисмен свой вопрос на тон выше.
— Автограф Бетховена! — не унималась дама. — Я счастлива! Великий, великий композитор!
— Композитор? — гневно и с насмешкой произнёс полицейский. — Полноте, милочка, он никогда им не был, уж вам ли этого не знать! И объясните же мне, в свете сказанного, почему этот господин пишет вам? Дорогой Розе! С любовью!.. Как вы могли поддерживать связь с этим… с этим ничтожеством?! С бухгалтером!