— Попрошу соблюдать пропускной режим! — строго потребовал вахтёр, угрожающе поднимаясь со стула и выходя из будки.
— Да полноте, милейший, — попробовал Иван пробить вахтёра барской рязвязностью, — давайте хотя бы в конце трудного рабочего дня постараемся избегнуть формалистики.
— Милейшим вы будете называть, эт самое, носильщика в гостинице, проводника в поезде или официанта, когда он притаранит вам скверный бланманже — хмуро отозвался вахтёр. — А я для вас, эт самое, — гражданин полковник.
— По… полковник?
— Полковник гэ–бэ. В отставке. Заковынец.
— В общем–то, это неважно, — попытался улыбнуться Иван. — Мне просто нужно…
— Важно–неважно — это не нам с вами решать, — не принял улыбку полковник. — А уж что вам нужно, так, эт самое, — немного бдительности. Вы уверены, что с вашим пропуском всё в порядке?
— А что с ним может быть?
— А то, что он мог попасть в руки врага.
— Врага? — поднял брови Иван.
— Освободите, эт самое, проход, люди ждут, — сурово игнорировал полковник Заковынец Иванову усмешку.
Позади действительно уже собрались человек пятнадцать, желающих поскорей покинуть учреждение и очутиться дома (забежав по дороге в «Универсам» за фунтом колбасы или курицей–гриль для ужина на скорую руку).
— Но помилуйте, — Иван решил сменить тон, — господин полковник, мне домой надо. Что же мне теперь…
— Пропуск! — потребовал Заковынец.
— Ну вы же знаете уже! — всплеснул руками Иван.
— Вот и освободите, — равнодушно бросил полковник, переводя взгляд на следующего в очереди: — Так… Угу, проходите… Фотографию, ну–ка… вижу, вижу, эт самое, проходите… Пропуск!.. давайте, давайте…
Ивана оттолкнули от турникета, затёрли. В конце концов, кому какое дело до его проблем. Он отошёл, встал в сторонке, прижавшись спиной к окрашенной в тёмно–синюю казёнщину стене. Стало немного не по себе, грустно — даже тоскливо. Сослуживцы уходили, некоторые знакомцы окликали Ивана, он улыбался и пожимал плечами или делал вид, что не заметил, не услышал оклика.
Через полчаса поток иссяк, последние трудоголики по одиночке тянулись ещё минут десять. Наконец, следующую четверть часа не было никого. Тогда Иван решился, направился к турникету.
Из–за плексигласового окна на него вопросительно уставились полковничьи глаза.
— Пропуск?
— Послушайте, господин полковник, давайте договоримся. Вы меня сейчас выпустите, а я завтра конечно же оформлю себе новый пропуск. В конце концов…
— Предъявите пропуск! — не дослушал Заковынец.
Иван в сердцах сплюнул.
— Мне что делать–то теперь? Ночевать здесь, что ли? Жить?
— А вы не кричите молодой человек, — насупился вахтёр. — Ты мне тут, эт самое, не ори, парень. Моё дело маленькое: есть пропуск — проходи, нет пропуска — посторонись.
— Послушайте, у нас же тут не режимный объект, а вполне себе гражданское предприятие. Ладно бы вы меня не впускали, но не выпускать — это же нонсенс.
— Не надо меня, эт самое, иностранными словами пужать, — усмехнулся Заковынец. — Что такое нонсенс, я знаю, так что…
— Да при чём тут… — развёл руками Иван. — Ну хотите, я карманы выверну, чтобы вы убедились, что я ничего не выношу — ни ластика, ни карандаша, ни чертежа, простигосподи, затворной скобы.
— Ты мне тут провокаций не устраивай, — нахмурился полковник. — И вообще, не мешайте, эт самое, работать, гражданин, идите, идите отсюда, если пропуска не имеете. Здесь без пропусков, эт самое, нельзя.
И он, выйдя из своей будки, не грубо, но настырно вытолкал Ивана с КПП обратно за железную дверь, в коридор. И закрыл дверь на замок.
Первую половину ночи Иван провёл в своём кабинете, за работой. От нечего делать закончил чертёж, над которым мучился уже два дня сверх нормы. А тут — со злости ли, от безнадёжности ли — уложился часа в четыре. Потом бродил, как призрак, по всем трём этажам НИИ и придумывал слова, которые бросит в лицо полковнику Заковынцу, когда разрешится эта дурацкая ситуация с пропуском — колкие, насмешливые, вопиющие в своей неимоверной сатиричности слова, которые разом покажут всем — и самому полковнику в первую очередь — его старорежимную глупость.
Благо, Иван не был женат и детей не имел, равно как и родителей, так что дома его никто не ждал, телефона не обрывал, работников больниц, моргов и полицейских участков, которые бы нервничали в столь поздний час от недосыпания и дурацких расспросов, не беспокоил. Он мог сколько угодно бродить по тихим коридорам, поскрипывая половицами, играться с освещением, петь «Степь да степь кругом», курить сигареты (сначала свои, потом, когда свои кончились, — найденные в столе у Санычева), смотреть надоевший телевизор и пить растворимый кофе. Позже, когда захотелось есть, в столах мудрых коллег из числа прекрасной половины человечества нашлись и семечки и чуть подсохшая плюшка и курага и печенья. Столы мужской половины снабдили его почернелой краюшкой сырокопчёной колбасы и банкой шпротов. В общем, у Ивана был пир горой. Не хватило только хлеба и баночки пива. Остаток ночи он провёл в тишине актового зала, во сне, из нескольких стульев соорудив себе подобие ложа.