И вот я уже знаю, что предыдущий абзац снова есть, кому оценить. Вокруг культура, поразительно развитая и насыщенная, — породившее меня поле.
***
Приветствуйте
Возвращение громкого голоса.
Ящер опять разевает пасть,
Запрокидывает голову.
***
Я сижу на кухне. У себя на кухне, за полторы тысячи километров от того места, где начал эту историю. В кружке парует пуэр, прекрасный, чёрный как смола, густой, с этим странным привкусом осени, дикий десятилетний комковой пуэр.
Первую заварку я сделал ещё ночью, но тем и хорош десятилетний комковой, что уж верней кончится у тебя вода, чем кончатся у него заварки — проведя утро в холодном чайнике и прождав до семи часов вечера, сейчас он опять выдал мне пару гайваней.
В колонках звучит Bonobo, его первый и мой любимый альбом — Animal magic.
Релакс полный, едва не засыпаю от расслабления. Видели когда-нибудь, как слипаются стенки у целлофанового пакета, если он влажный? А потом когда в него выдохнешь — они РАЗЛИПАЮТСЯ. Точно так же и я. Такое ощущение, что каждый орган, каждый тонкий канал, каждая клеточка моего тела — разлипаются.
В теле срач полный. Оно забито под завязку антибиотиками, от которых мозг как после 2-х пачек сигарет, выкуренных подряд. Оно забито смолами табака и ганжубаса, от одной мысли о которых к горлу подкатывает желчь. Уже 3 недели я торчу и неделю — ем антибиотики.
Когда, четверть часа назад, я шёл по улице на почту, чтобы забрать пробники чая из Нижнего Новгорода, ощущение было такое, будто первая и вторая чакры у меня просто отсутствуют. Будто мои эфирное и астральное тела — полностью разрушены. Честно говоря, выражение лица девочки-индиго, которую я встретил вчера, когда она внезапно перевела взгляд мне на ноги, и выражение лица уличного кота, когда он тоже посмотрел на мою промежность, не внушают оптимизма.
Взял пачку Ротманс, пока ходил на почту. С каких это пор Ротманс на 10 рублей дешевле винстона, вы, часом, не в курсе? Сейчас закурю.
Раковина заложена грязной посудой, плотно, надёжно, чашечка к блюдечку, блюдечко к кастрюле — будто это и не раковина вовсе, а печь в зимнем доме. Тепло и покой наполняют пальцы, как вода. Кажется, они скоро прорвут кожу и зальют мне клавиатуру.
На плите высохшая и пригоревшая лужа овсянки. Это вчера заходила Юля — счастливая до поросячьего визга, свежевышедшая замуж. После второго колпачка её пробило на покушать, и она соорудила нам овсянку с имеющимися фруктами, а именно грушами и яблоком. Добрую половину этой овсянки я недавно отправил в мусорное ведро, тусоваться с бычками и капсулами от ректальных свеч против хламидиоза.
Второй альбом, Dial ‘M’ for Monkey, не хуже первого. Эти ранние, второй половины девяностых, вещи наполняют кухню такой попускающей энергией… Обычное, привычное состояние, в котором я давненько не бывал.
Как правило оно возникает, когда я дохожу до точки, исчерпываю запасы эфирного тела и начинаю заниматься своим пространством. Кстати, а ведь тело моё — ещё и грязное, как у бомжа. Воняю, вероятно.
Это тепло, возвращающее меня сейчас к жизни, полагаю, сумма 3-х воздействий — музыки, пуэра, и того факта, что я уже дня 3 подряд начинаю со стакана тёплой воды и ем гречку с нерафинированными маслами. Опять же, уже неделю я не пью растворимый кофе, от которого солнечное сплетение сворачивается в седьмую погибель.
***
Bonobo — это музыка особенная. Его первые альбомы всё ещё полны для меня индивидуального, персонального и только моего, городского очарования. Это очень усталая музыка, и оттого очень спокойная, при этом — совершенно искренне спокойная, и спокойная по-хорошему, по-доброму.
В ней то настроение, с которым всё, что видишь глазами — воспринимается как видеоряд какого-то клипа, бытие наполняется пофигизмом. Я познакомился с этим английским композитором тогда же, когда и с амфетамином. Свои первые дорожки я обязательно нюхал под его трек.
Тогда я работал в криминальной хронике, репортёром. Знаете, в полночь ты у останкино с фотографом, делаешь репортаж о том, как доблестные опера под прикрытием, в чёрных обтягивающих трусах, задержали в сауне банду чернокожих проституток и сутенёра. Интересно, они их выебали, прежде чем арестовать? Мне кажется, да. Судя по тому, что при допросе говорящих только по-французски чёрных шлюх говорящими только по-английски ментами использовался шокер вместо переводчика, они должны были их выебать.
Итак, в полночь ты на облаве у останкино, в 2 часа ночи пьёшь водку с другом на каховской, в 4 часа приходишь домой, нюхаешь и пишешь репортаж, который оторвут с руками в русском репортёре, зная, что твоя газета вырежет из него всё стоящее, а в 10 у тебя уже интервью с майором милиции. Ты приходишь к нему в отдел, заходишь в туалет, нюхаешь, берёшь интервью и едешь к следующему майору, с которым интервью в 11. Там то же самое — туалет, понюшка, блиц-опрос. Потом редакция, опять туалет, понюшка, печатаешь взятые интервью и едешь на следующий репортаж. Домой вернёшься часа в 4 ночи, после очередной облавы и водки, понюхаешь и напишешь ещё один репортаж.