токсичной «незамерзайкой». Оно фиолетового цвета, 9-тиградусно,
и своим вкусом и запахом устойчиво ассоциируется у меня с
парижским парфюмом «Raisin Vert», подаренным мне Бутовым на
какой-то Новый Год незадолго до моего скандального ухода из
кабаре. Ну не люблю я всё это поливание экскрементами в
кулуарах, в форме коего принято там было выражать своё мнение.
Сеич всегда позиционировал себя как правдолюба.
Допозиционировался. Я так ему и сказал: «Алексей Алексеевич, при всём
уважении, вы шут и мудило, потому что считаете себя
Д’Артаньяном, а всех остальных пидорасами». Он ведь всегда говорил, что
любой человек может ему высказать, если мотивирует. Так-то
оно так, да не так таки. О, Русский…. Вы только не подумайте,
что я этим эпизодом горжусь, или считаю это Поступком. Нет,
просто случай. А народ всё делает из меня то героя, то
злодея. Надоело, право слово. А вроде неглупые люди.
Люди
Вот так всегда — моя безалаберность проявляется отчего-то в самые неподходящие моменты. Например, сейчас, когда у меня уже явно не хватает на билет до дома, я не смог удержаться — и за час до скорого на Краснодар перебрался с перрона в прибрежное кафе. Думаете, я взял себе покушать? Черта с два.
Я взял себе кофе, чтобы лучше писалось. Думаете, меня устроила чашечка за 50 рублей? Черта с два. Я попросил вдвое больше и сам предложил заплатить сотню. И это в тот момент, когда у меня всего 2026 рублей (уже 1926), нет жилья, телефона, интернета и хоть какого-то источника денег, а от дома меня отделяет 1,5–2 тысячи километров.
Эта безалаберность, на мой взгляд, одно из худших и в то же время наиболее характерных моих качеств. Самое поганое в нём то, что я всегда подставляю дорогих мне людей в критический момент, на меня нельзя положиться. Радует одно — кофе сварен в турке и совсем неплох.
И вот я сижу на открытой террасе второго этажа, и вспоминаю ещё одну цепочку мыслей, воспоминаний первейшей свежести, которые заставляли меня вновь и вновь плакать, лёжа с закрытыми глазами на раскалённой гальке обмелевшего русла Шепси всего пару часов назад.
Маша, Кристина, Ксюша. Алеся, Лисёк, младшая сестра Ксюшы. И те две девочки, сёстры, с которыми мы встречались глазами и улыбались, но не успели познакомиться. И эти пацанята, которые тоже только-только начали мне доверять. Я чувствую, что предал их, и немедленно запиваю крепким кофе подкатившую, было, снова к горлу боль.
Маше, Кристине и Ксюше по 13 лет. Отличные, открытые, умные, живые девчонки, которые доверяли мне, может быть, влюбились, совершенно точно — нуждались в моём обществе и поддержке ближайшие 20 дней. Вряд ли мы когда-нибудь увидимся вновь — сегодня я потерял много Друзей.
Ещё три девочки — им по 7 лет и Лисёк в их числе. Их я тоже бросил.
Стас, с его ужасающе гибкими суставами, и другие пацанята, имён которых я не успел запомнить — им тоже очень хотелось, чтобы рядом был кто-то большой, но свой, кто-то понимающий их и уважающий, как равных себе, не «строящий» и не «воспитывающий».
Вот я и ещё раз соврал вам, ребята, ещё раз вас обманул — на этот раз окончательно и бесповоротно. Надеюсь, вам будет легко меня возненавидеть или забыть. Не скучайте и не грустите, пожалуйста.
Мне бы очень хотелось, чтобы я мог остаться и любить вас дальше. Ещё больше мне бы хотелось, чтобы вокруг вас всегда было достаточно людей, которые могут любить. Но я знаю, что сейчас это не так — потому-то вы и потянулись ко мне так сильно, так быстро доверились.
Господи, как стыдно, как чудовищно жаль — кофе уже выпит и теперь мне гораздо труднее не зарыдать заново. Остаётся полчаса до поезда — надо докуривать и споро бежать обратно на перрон.
***
Последние полчаса до прибытия скорого я провёл на перроне, беседуя с двумя попутчиками, окаймившими меня по вагонам. Сам я еду в девятом (ещё одно мистическое число), первый мой собеседник — в восьмом, собеседница — в десятом. Следующие три часа я буду писать и не буду спать. Кстати, за последние 3 дня поспал я, в общей сложности, часа 3, из них лишь половину можно назвать сном, поскольку вторая порция была осознанного толка.
В правом окне наискосок тянется море, над которым плывёт попутная мне туча дождя, а по — пароходы, как будто именно украшенные мачтовыми огнями. Слева вижу скошенные углом взгляда основания гор, порой на них появляются свежеспиленные пеньки. У меня де жа вю — именно под таким углом я смотрел на лес и горы в первую ночь по дороге в «Юбилейный», когда мне всё-таки удалось немного уснуть и получить видение.
Я чувствую себя виноватым перед детьми не потому, что оставил их, а потому, что оставил их с людьми, своего внутреннего ребёнка давно задушившими. Даже если это и не так в каких-то случаях, оставшиеся заместо меня не собираются любить этих, вполне конкретных, настоящих детей — им это не нужно. Им нужно сдать практику в педагогических ВУЗах, чтобы потом ещё много лет профессионально не любить детей и приучать их к этой вывернутой норме.