Единственное, что будет правильным — наблюдать дальше и скорректировать своё знание. Тогда может открыться, что чистая шерсть вызывает у него раздражение на коже, или наоборот, вот эти 20 процентов синтетики привели к аллергической реакции, или и шерсть, и цвет, и размер — правильные, но орнамент в виде грибов вызывает у него отвращение. Не будьте автоматичными, начав пробуждаться, не любите, спустя рукава. Не жалейте себя, не бойтесь надорваться или перетрудиться — ничего страшного с вами не случится, если вы честно признаетесь в неточности своего знания и в следующий раз исправите ошибку. От этого не умирают.
А свои чувства, ощущения, эмоции, страдания, мысли и всю эту хреноту, по большей части, создаваемую гормональными перепадами и прочей химией тела, называйте как угодно, но перестаньте верить, будто это — любовь. Это — то, чем оно является, ваше самочувствие и мировосприятие, а любовь это то, чем является она — знание потребностей любимого и их удовлетворение. Всё, нечего тут больше усложнять и выкапывать.
Святое
Мы раздеваемся. Светлая спальня полна лёгкости — снежный потолок измечен субботними тенями. Ореховый пол твёрд, гладок, покоен. Невесомое одеяло плавно покрывает свежую прохладу простыни, изнеженные голубые подушки. Я отпускаю с тревожного пояса мягкие льняные брюки, скидываю измятую белую летнюю сорочку и уютно босыми пятками прохлопываю до своего края просторной кровати. Она стягивает рифлёные джинсы и остаётся в черной маечке и трусиках — тонкая, белая, острая. Мы трепетно приподнимаем плотные края одеяла и осторожно помещаемся на высокий упругий матрас. Моя кожа атласно стянула тело, электрически потрескивает каждый напряжённый волосок, звенят дрожащие ресницы. Она радужно вдыхает кружева искрящегося инеем лунного огня воздуха. Ни единой мелочи не вторгается в покой звенящего момента, застигнутого ночью врасплох, воспарившего над временем и матово тягучего: звуки не полнят опустевшее жилище, не исходят из покинутых камор соседей, не могут преодолеть вязких полотен штор; свет дневной иссяк. Зеркальная гладь шёлковой простыни ласково леденит лихорадочные ладони, кремовая бестелесность покрова умиротворяет до экстатического крика. Наши тела старательно вытянуты вдоль, отсранены мучительно и сладко, предопределённо. Я восхитительно осязаю рассыпчатую дрожь воздуха, колкое отточенное стило её плавного выдоха. Мы поворачиваем лица друг к другу, сливаемся светящимися взорами восхищённых вежд в улыбке: "Какие сны ты сегодня хочешь?", — "Теплые, зелёные, красивые…", — "Закрой глаза, входи. Доброй ночи", — "Почему у всех эльфов твоё лицо?", — "Спи", — и она тает, уплывая в сочный мир моих грёз, на красочную поляну волшебного народца в любовное кольцо старинного кельтского танца. Я долго смотрю на её уснувшие тонкие веки, взглядом одним лаская нежно — мы не касаемся друг друга, не коснёмся.
"Я всегда мечтала заниматься любовью с завязанными глазами", — произносит она задумчиво карамельным голосом, маленькие мягкие губки складываются в прелестный треугольник. Мы попиваем густой смолистый кофий на кухне при свете лиловой свечи, в обрамлении полуночных шорохов и вздохов. Ровный тон орехового стола накрыт часто усеянной сложными бугорками узлов скатертью, миниатюрный чашечки покоятся светло-лазоревым остывшим памятником вечерней беседе — напитком теперь выступают сами слова. "Я мечтал родиться слепым", — отвечаю я, — "жить в мире звуков, веса и запаха, видеть свои цвета и познавать реальность руками. Мне думается, тогда всё представлялось, да и было бы иным. Я хотел бы стать скульптором, родившись слепым. Изучать лицо ощупью, возрождать его из памяти пальцев. Можно я узнаю твоё лицо с закрытыми глазами?", — "Да, я тоже хочу". Мы закрываем глаза и осторожно кладём ладони на лица друг друга. Её маленькие ноготки щекочут нервы, задевая ресницы и губы, от упругой кожи щекам передаётся глубокое живое тепло — в тесной уютной темноте под опущенными веками загорается солнышко. Я жадно впитываю линии её черт, удивительно представляющимися такими родными, но абсолютно неизведанными ранее — другое, другое лицо держу я в руках, глажу, ласкаю и ощупываю милиметр за милиметром, каждую чёрточку. Восторг этого чистого необычайного переживания возбуждает в моём земном теле ураган тяги, и тем вкуснее близость, приятнее сдерживать воющее нутро, жаждущее плоти. На губах её крошечные пальчики ощутимо подрагивают и задерживаются, прежде чем спуститься дальше — к новооткрытию крепкого подбородка. Нам удаётся удержать руки на лицах, не ввести ум во искушение эмпирического познания тела.