– Не надо доктора с нашатырем, – возразил Антон, вытирая рукавом слезы. – Вы меня только простите, ладно? Зря я вас проклял, вы же хорошие!
– Чем же это мы хорошие? – спросил Витька, когда отъехала "скорая".
– Может, мне следовало все же с ним в больницу поехать? – с сомнением в голосе произнесла Ритка.
– Да куда тебе с ним в дурдом? – хлопнул себя по бокам Сохальский. – Не переживай, жене его сообщат, я уже распорядился.
Они сидели в машине Сохальского: Виктор – на заднем диване, рядом с хозяином, а Рита – на откидном кресле напротив, спиной к шоферу и телохранителю министра, отделенным от друзей-приятелей толстым звуконепроницаемым стеклом.
– Ну что, ко мне поедем? – спросил Сохальский.
– А может, ко мне в гостиницу? – предложила Рита.
Мужчины снова ревновали ее.
И она это чувствовала.
Но ревность порождает зло.
Зло и проклятие.
Один из их компании уже доревновался до ручки. И что из этого вышло?
– А как вы думаете, это проклятие его, оно действует? – спросил Сохальский.
– Что, министр, страшно, если подстрелят? – хихикнул Витька. – Я вот из группы повышенного риска, на скоростях за триста гоняюсь, а и ничего! Живу вот проклятый!
– Перестаньте вы! – прикрикнула на мужчин Рита. – Антоху вон жалко, заболел совсем!
– Это ты его довела, красавица, между нами, девочками, говоря! – ерничая, съязвил Игорь.
– А что я должна была ему от жалости отдаться? – спросила Рита, округлив глаза.
– Проблема безответной любви неразрешима до скончания веков, и даже идеологи коммунистов, и те не обещали счастья в светлом будущем для тех, кто безответно влюблен.
– А вот и неправда ваша! – воскликнул Игорь как-то даже обрадовано, что поймал подругу на необразованности. – Были коммунисты-утописты, которые предлагали сделать красивых женщин всеобщим достоянием и давать передовым членам общества талоны на ночь с самыми красивыми коммунарками.
– Да, я читал, – согласился Виктор, – были еще и проекты делать один день в месяц днем свободной любви, когда любой коммунист мог бы потребовать от любой комсомолочки быть с ним, как с любимым мужем.
– Было много разных идей, – подвел итог Игорь, – но наш Антон сошел с ума.
– Сошел с ума от любви к Рите, – уточнил Виктор.
– Ритка, гордись, – воскликнул Игорь, – теперь можешь всем западным корреспондентам – папарацци говорить, что от твоей красоты люди сходили с ума.
– Не буду я хлестать тебя по твоей роже, Игорек, – сказала Рита устало и холодно.
– Прикажи лучше своим орлам отвезти меня в гостиницу, поздно уже…
– Да не поздно, – возразил Виктор, выглядывая из окна лимузина, – раннее утро на дворе, ребята. Утро красит нежным светом, как в песне пелось…
ТИПА ЭПИЛОГа (или)
Плод ЖЕЛАНИЙ В том месте, где раньше в мозгу у Антона был большой ржавый гвоздь, после выемки его образовалась пустота. Небольшое пространство. Это пространство было теперь как комнатка. Ведь гвоздь оказался таким большим! Размером с железнодорожный костыль, который вбивают в деревянную шпалу.
Но природа не терпит пустоты. И теперь в комнатке этой, что была в мозгу Антона, стали постоянно бывать какие-то люди. Знакомые и незнакомые. Приятные и не очень.
И Антон теперь не мог точно сказать, лучше ему стало от того, что гвоздь этот вынули, или нет? Ведь раньше, до того как его вынули, гвоздь этот жег его мозг, потому как почему-то все время раскалялся от какой-то внешней высокочастотной магнитной силы, возбуждаемой его внутренними позывами к ревности… к зависти… к осуждению… и наконец, к проклятию… А когда гвоздь вынули и в пустом месте, где он раньше был, появилась обитаемая комнатка, вместо жжения, вызываемого ревностью и завистью, в ней поселились вечные грусть и стыд.
В этой комнатке сегодня сидел начальник московского метрополитена – в черном парадном железнодорожном мундире с золотыми колесиками, крылышками и молоточками.
Он пришел, чтобы упрекать Антона.
Антону было стыдно. И он с покорностью принимал упреки высокопоставленного господина.
Но вообще, метрополитеновский начальник был еще не самым нудным упрекальщиком.
Приходили сюда, в эту его комнатку, и совсем нудные моралисты, а этот был еще веселый! Балагур.
– Мы, метрополитеновские, мы ведь ближе всех к аду расположены, – говорил дядя в черном парадном мундире с золотыми молоточками, – нам-то лучше всех известно, что проклинать нельзя…
– Ну вот, опять пластинку старую завели, – взгрустнул Антон, – опять про старые песни о главном: не прокляни, не осуди, не завидуй, не ревнуй…
– Да, а ты что хотел? – вскинулся метрополитеновский. – Людей хороших проклял, а теперь тебе за это мы должны орден дать? Стыдись!