Сохальская гордо держала прямую выученную балетным училищем спину и, манерно повернув слегка вбок свою седую, намеренно не знавшую ни хны, ни импортной краски красивую головку, говорила низким тихим голосом:
– Риточка, я знаю, вы спите с моим Игорем, и я знаю, что у нынешней молодежи сейчас это принято.
Рита напрягшись, молча ожидала того, куда повернется мысль красивой седой матери ее любимого.
– Риточка, я не ханжа, и более того я современная мать, которая вполне поспевает за временем и даже слушает и современную вашу музыку, и читает этих ваших современных писателей…
Рита молчала и ждала. Что последует за этим красивым вступлением.
– Риточка, вы можете приходить в наш дом, вы можете обедать с нами, ужинать, делать с Игорем уроки и эти ваши курсовые, и… – Сохальская задумалась. – И можете пользоваться нашей ванной… – Она подчеркнула слово "нашей". – Так как это непременное условие гигиены…
Сохальская снова задумалась, достала сигаретку, чиркнула зажигалкой…
– Вы не курите? Это хорошо, что не курите, курение плохо сказывается на потомстве. Так вот, я хочу одного, я хочу, чтобы мой сын был здоров. Вы понимаете?
Сохальская в упор, не мигая, сквозь дым ее сигаретки глядела на Риту.
– Вы понимаете? Как женщина – женщину? Я хочу быть уверенной в том, что, "сожительствуя" с вами, мой сын будет здоров, извините меня великодушно. Я желаю быть уверенной в этом.
Ритке было стыдно.
И потом, когда, приходя к Игорю в очередной раз, она уже, не таясь, шла в ванную и "до" и "после", она встречалась в коридоре с Сохальской, ей было стыдно.
Она чувствовала себя некой медицинской сестрой, которую наняли в богатый дом, приходить и делать некие медицинские процедуры одному из обитателей этого дома…
Ах!
Надо чаще и больше доверяться собственной интуиции, чем химерам общепринятой морали.
А интуиция подсказывала, что…
Что не женится на ней Игорь.
Но тогда – в конце второго курса – он уговорил ее.
Да и Витька Семин – дуралей из дуралеев – упустил ее.
Выпустил ее, дуралей!
А нельзя выпускать своих красивых невест!
Нельзя!
Кстати…
Кстати про Витьку Семина.
Кто-то там говорил про него, что он, де, смелый, лихой, на гитаре мастак и все такое прочее, какой угодно, но неумный… Скорее всего, Сохальский это про Семина за глаза кому-то говорил. Но ведь именно Витька Семин сказал как-то Антоше Добровольских, что Ритка для богатого Сохальского служит чем-то вроде гигиенической салфетки. У иного бедного студента, у которого денег на девушку нет, у того для этого самого имеется картинка в порножурнале и салфетка, чтобы кончить в нее и утереть гениталий, гигиену соблюдая. А у богатых Сохальских, у них денег достаточно на то, чтобы для сына девушку содержать.
Сказал это Витька с какой-то едкой досадой. Сказал, когда узнал, что Ритка с Игорем вместе в Сочи ездили отдыхать. И что, естественно, поездку Ритки оплачивали Сохальские.
Умный Витька?
Умный-то умный, а Антон на него тогда сильно обиделся.
Обиделся, потому как слова относительно бедного студента и салфетки с картинкой из журнала отнес напрямую на свой счет.
Когда Витька сказал это про Ритку и про салфетку, Антон аж зарделся весь, аж вспыхнул.
Неужели Витька был настолько прозорлив, что знал? Или догадывался о том, что Антон, запираясь от матери и от соседей в ванной, снимая с себя брюки, раскладывал на белом кафеле ее фотки. Риткины фотки. А, так как достать для себя ее фотографии, где она хотя бы в купальнике, у Антона не было никакой возможности, он наклеивал ее вырезанное из любительских снимков лицо на фотографии красавиц в бикини из рекламных проспектов курортов Болгарии…
Семин ранил в самое сердце.
И тем что Ритку – его вожделенную и единственную в мечтах Ритку – он сравнил…
Он низвел до предмета аптечной гигиены и что он – Семин – издевательски намекнул на какое-то свое знание подробностей из его – Антошки – потаённой жизни.
И хотел спросить Семина, да все никак не решался.
А очень хотел спросить. И ждал, что сам тот расскажет. Но Семин не рассказывал.
Не рассказывал, как у него было с Риткой? Какая она там – когда разденется и ляжет, подставив свое волшебное тело под ласки и поцелуи.
А сама Ритка тоже никому не рассказывала.
Никому-никому!
Но оставаясь наедине с собой. Задумывалась.
Задумывалась и сравнивала.
Не прогадала ли?
Ведь уходя от Семина, в тот последний их вечер, она сказала ему: "Может, я и пожалею потом, но теперь я точно знаю, что хочу уйти к Игорю".