– Мы ж закрылись, уже, чай годка два минуло, – продолжала тетка, попыхивая прямо в лицо собеседнику "беломориной". "Аполлоном", что ли, угостить, все не так воняет", – пронеслось в голове у Антона.
– Теперь вот почти и не парк, так – "блошиный" отросток. Но у нас музей есть и вагончики всякие старые.
Глаза у Антона загорелись, и дворничиха вдруг насторожилась.
– А тебе зачем это все, милок?
– Да я журналист, – начал неуверенно мямлить Антон, статью вот пишу…
– А, так ты, может, и про меня напишешь? Прославится тетка Нюрка на старости, внукам будет что рассказать. Жаль, по телевизору не покажут.
– Может, еще и покажем, – Антон вновь обрел уверенность в себе. – А как бы так взглянуть на эти ваши вагончики. Вдруг среди них и счастливый какой окажется, а?
В музей Антону удалось попасть только через два дня. Он, как завороженный, внимательно осмотрел коллекцию ретровагонов.
Но, увы, того самого счастливо-несчастливого вагона, в котором перевернулась, пошла, словно трамвай, по другому пути жизнь четверых ребят, в парке не оказалось. Антону удалось выяснить, что его списали и отправили на слом.
Вспыхнувшая было надежда обернулась горьким разочарованием.
"Ну почему, почему я такой невезучий? – думал он, бредя по до боли знакомым улицам к метро. – Что же мне теперь делать?" Домой идти не хотелось. Стыдно смотреть в глаза сыну и жене. И он пошел в кабак на Тучковом.
Он шел и все глядел вперед.
И все вперед глядел.
Не спал, не ел, не спал, не ел,
Не спал, не пил, не ел.
И он пошел в Петрозаводск,
Потом пешком в Торжок,
Он догадался наконец, зачем он взял мешок.
Строчки путались у Антона в голове. С чего вдруг он вспомнил Галича? А может, взять и исчезнуть? В омут головой? С моста в воду? Для чего жить?
На обратном пути зашел в забегаловку.
Вот чем власть нынешняя, которую мать его несчастная сначала приветствовала со слезами на глазах, а потом вглядывалась с ужасом – таким, который, наверное, может испытывать только счастливая роженица, обнаружив, что принесли ей вместо розового улыбающегося младенца – не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку! В чем эта власть самая угодила трудящимся, нещадно клянущим ее, так это в доступности того, что Сохальский брезгливо называл спиртосодержащими жидкостями.
И не с двух, и не с полвторого. Я поеду в Комарово, там торгуют с полвторого! А завсегда и везде. И если не по карману даже малявка за двадцатку, та, что по этикетке вроде "Столичная", а на вкус – непонятно что, то всегда можно пойти к окошку в конце дома – туда, где слоняются взад-вперед, словно зомби-покойники из голливудского кина, алкаши. И хоть бутылку, хоть канистру. Оптовая торговля.
Антон частенько наблюдал этих живых покойничков, которые грелись на солнышке возле угла, поджидая, когда вернется хозяйка заветной квартирки.
Нет, к этой братии ему еще рано – это последняя социальная ступень, та, что возле подвала, в моче и бычках. Нет, граждане, рестораны высшего класса, в которых проводит досуг господин Сохальский, нам, конечно, недоступны, но на приличное пойло нам хватит.
А вот другая ступенька – чуть повыше первой. Человек возле дверей магазина. Ищет второго и третьего. К Антону даже не обратился. Кольнуло дурацкое, жалкое тщеславие – хоть эти тебя уважают. Видят, что ты не их поля ягода. Почище-с.
Только вот надолго ли!
Он купил фляжку за полтаху и понес украдкой, выискивая место, где можно ее прикончить без посторонних свидетелей и добровольных помощников. Место отыскалось в садике рядом с домом. Этот детский садик с его деревянными обветшавшими домиками давал приют всем ищущим уединения. Устроившись в одном из домиков и рассматривая исписанную ругательствами крышу, Антон откупорил водку. С таким чувством, словно совершает что-то запретное, чего ему по статусу делать никак нельзя.
"Кто прочел, тот – осёл!" – написано было прямо перед его лицом.
Осел, правильно! Осел и есть, согласился Антон с неведомым автором. Больше зрелых мыслей на стене не обнаружилось. Добровольских вспомнил, что года два тому назад где-то здесь изнасиловали пьяную малолетку. Слух об этом передала ему Анька с каким-то странным для женщины сладострастием. "Сама что ли мечтает, чтобы ее изнасиловали?" – подумал он тогда. "Везет же Марье Ивановне – муж, любовник да еще и изнасиловали!" – сказала тогда Анька.