А Антон только стискивал зубы. Он тоже знал этот анекдот, да и еще множество дурацких шуток, но никогда ему не удавалось рассказать их Маргарите.
Его мама, когда ее вызывали в школу, говорила: "Антоша у нас просто очень-очень стеснительный!" Однажды он подслушал ее объяснение по телефону с учительницей и был уверен, что так же она говорит и в классе или стоя на ковровой дорожке посреди директорского кабинета. Темно-красная, "начальственная", с зеленым ободком по краям дорожка была вытерта посредине – в том месте, куда много лет подряд вставали кающиеся грешники и их родители. Антон явственно представлял себе, как мама растягивает слово "очень", опускает глаза и теребит сумочку рукой, на которой отчетливо выступают синие скрученные узелки вен. "Он стесняется других детей, поэтому и делает то, что они скажут… Он очень стеснительный, робкий".
А потом, уже много лет спустя, Игорь небрежно бросал Рите, тянувшей его танцевать:
– Марго, я сейчас не хочу плясать, дай договорить! Позови вон Антошку – он любит танцевать, просто стесняется тебя пригласить. Он у нас парень робкий…
А Рита тянула кокетливо:
– Вечно у вас одни разговоры на уме! Витенька, Игорек, на свете есть много вещей поважнее политэкономии капитализма! Вот сейчас брошу вас – будете знать!
– Ну, не сердись! Витька, потом обсудим – нет ничего важнее каприза прекрасной дамы!
И никогда она не предлагала Антону пойти с ней танцевать, уйти погулять или просто выйти на крыльцо вдохнуть свежего воздуха после духоты прокуренного кабака…
Зато как здорово тайком разглядывать Риту, когда она отворачивалась в сторону! В профиль Рита была не так хороша, как анфас, – ее немного портил чуть вздернутый нос, и это несовершенство, крохотный изъян в Ритиной внешности словно придавал Антону сил. Как будто тихий, слышимый только им голос шептал ему: "Ну посмотри, не такая уж она и красавица! Да, хороша, но не совершенна! Она обычная девчонка, нечего на нее молиться! Ничего особенного! Она может принадлежать любому, в том числе и тебе!" И Антон понемногу оживал, приходил в себя. Глядя, как Ритка закидывает голову, когда смеется, как она поправляет волосы растопыренными пальцами или елозит трубочкой по дну стакана, когда сок уже давно кончился, Антон верил в то, что нашептывал тайный голосок. Он разгибался, отхлебывал пиво из кружки, закуривал, лихо чиркнув спичкой, ожидая, когда Маргарита повернется к нему, и он скажет ей… Он пока не знал, что именно он скажет, но знал, что найдет какие-то очень нужные слова. "Биг мистейк!" – как по поводу и без повода орал Семин. Не было слов. В голове, как и кошельке, было фатально пусто.
Постепенно горячка первых недель отпустила – по крайней мере, он научился дышать в Ритином присутствии и даже худо-бедно поддерживать разговор.
– О! Антон заговорил! – насмешливо улыбнулась Маргарита.
Виктор тут же вспомнил анекдот про ребенка, который молчал до шести лет, пока однажды за завтраком не сказал, что в его чай не положили сахар. Родители, разумеется, пришли в восторг, затормошили его, спрашивают – почему он раньше молчал?!
– Так раньше-то всегда клали!
– Лед тронулся, господа! Великий немой заговорил, – напыщенно возгласил тогда Сохальский. – Так выпьем же за это!
Антон…
Зачем он женился?
Зачем он женился на Аньке, когда всю жизнь мечтал только о Рите?
Вот и ребенок оттого получился больной и недоделанный. Оттого, что дитя нелюбви.
На Аньке Антон женился от какого-то остервенелого жизненного отчаяния что ли.
Он тогда уже два года как закончил свой экономический факультет и работал помощником главного бухгалтера в одной рекламной фирме. На главного он тогда и по недостатку опыта не тянул, да и смелостью и храбростью, необходимыми в этом деле, когда ходишь под страшной налоговой инспекцией, Антоша тоже не отличался.
В общем, было тогда такое время у него, когда с одной стороны вроде как и взрослый уже, у мамы спрашиваться чтобы дома не ночевать – уже не надо было – и деньги какие-то водиться стали… Деньги, конечно, не ахти какие, машину или квартиру не купишь, но по сравнению со студенческой его нищетой, когда каждую десяточку на пиво приходилось подсчитывать и в уме держать, карманных теперь было предостаточно. Одним словом – свобода.
Антошка даже преобразился тогда.
Накупил шмоток модных. Недорогих, но таких, которые вполне на неизысканный вкус (как раз на вкус его будущей женушки-провинциалки) были как бы сказала ироничная Рита, – "иль се вьян сю ле до ком са" (Сноска: Ill se vien sur le dos comme ca – это очень идет к лицу.) После окончания института, компания их студенческая совсем распалась. Тут-то и понятно сразу стало, насколько неестественным было его Антошки пребывание в ней.