Но тем не менее Булгаков написал, по сути, роман-месть.
По жанру, по замыслу, по идее своей. Роман-оттяг, где автор радовался тому, что хоть на страницах его произведения, те, плохие, насолившие ему в жизни люди, пускай хоть и с измененными фамилиями, будут наказаны: кто голым в Африку, кто с раком печени в боткинскую больницу, кто в дурдом, а кто и в морг, с отрезанной трамваем головой. А главное и ненавистному автору режиму сталинских ментов там, на страницах, досталось. От разгулявшейся компании чертенят.
Глава восьмая
Цветы желаний
Антоха очень волновался.
Впервые в его жизни, не шибко баловавшей его людскими почестями и комфортом, за ним послали машину. Да машину не простую какую-нибудь там, а самую настоящую правительственную. Черную, большую с флагами на номерах. Дешевенький подъездик его гостиницы даже как-то не сочетался с этой роскошной машиной, что с вызывающей невольное благоговение чопорностью блестела своим черным лаком, как бы презирая все эти сразу съежившиеся немытые "Жигули" и старенькие "Опели", что сгрудились на гостиничной парковке. И будь у этой черной машины человечье лицо и способности к мимике, наверное, поджала бы она губки в брезгливой гримаске: де, куда меня занесло, в какую дыру! Гостиница "Спорт" – в таких местах приличные люди не селятся! Мы, правительственные машины, мы только в Кремль да по Рублево-Успенскому можем, да если еще к ресторану дорогому подъехать или к гостинице "Редиссон-Славянская"…
Но если машина не корчила недовольных рож в силу железности своей природной, то шофер не поджимал брезгливых губ потому, что имел гэ-бэшную выучку обслуживать клиентов бесстрастно и без лишней болтовни: мало ли кем может оказаться этот человечек из дешевой гостиницы, которого велели забрать в полдвенадцатого ночи и отвезти к станции метро "Новослободская"!
Антоха отдал ключи дежурной девушке-портье, что, сидя за загородкой своей рисепшн, за те три дня, что Антон жил здесь, в гостинице, ни разу не удостоила его даже взглядом. Так, нищета питерская приехала – в самый дешевый из номеров их и без того недорогой гостиницы, что с него взять?
Но тут, принимая у него ключи, девушка окинула Антона долгим внимательным взглядом и даже улыбнулась как-то нерешительно и загадочно.
Ничего себе, тихоня! За ним лимузин из Кремля прислали и еще позвонили: мол, сходите в номер к господину Добровольских и передайте ему, что машина у подъезда.
Это у них-то в гостинице – да и подъезд! Двери у них обычные, а не подъезд! А этот из сто четырнадцатого номера, видать, не прост! Одет вроде как дешевый копеечный обсос провинциальный. Джинсики турецкие да кроссовочки китайские. А поди ж ка вот, машины за ним какие присылают!
– Сегодня не вернетесь уже? – спросила девушка, беря ключи.
– Утром вернусь, наверное, – неопределенно ответил Антон, поймав себя на мысли, что он совершенно не уверен в том, вернется ли он в эту гостиницу вообще.
Антон испытал некую неловкость от того, что шофер, весь такой официальный – в черном костюме и в белой сорочке с галстуком, – вышел из-за руля и открыл ему заднюю дверцу.
– Спасибо, – на всякий случай сказал Антон.
Шофер слегка кивнул и не ответил.
Тихонечко захлопнул за Антоном дверцу и, вернувшись на свое место, тронул машину.
Шофер знал, куда ехать.
Антон постарался расслабиться и стал глядеть в окно.
Мимо проносились ряды старых хрущевских пятиэтажек, окруженных бестолковым нагромождением гаражей-ракушек и растыканных тут и там дешевых автомобилей – "Жигулей", стареньких иномарок и даже давно не виданных Антоном "Запорожцев". Район недорогого жилья для небогатых москвичей вдруг кончился, отрезанный небольшим перелеском, за которым сразу началась какая-то иная жизнь – высокие шестнадцатиэтажные дома, большие магазины с яркими витринами, автомобили – словно из дорогого журнала для мужчин.
В полночь-заполночь проспект кипел своей столичной жизнью. Казалось, что состоятельные москвичи специально дожидались этого позднего часа, чтобы, выждав, пока все рядовые труженики покинут улицы, рассевшись по своим норкам перед телевизорами с их "аншлагами" и "фабриками звезд", и всякая шушера освободит улицы столицы для истинных хозяев жизни, выйти из своих дорогих квартир, усесться в свои дорогие иномарки и отправиться… отправиться просто жить. Жить настоящей и полной жизнью с ее ночными клубами и дорогими магазинами, что открыты до самого утра.
Антон глядел на все это великолепие неонового блеска реклам и витрин и ловил себя на том, что нынче этот блеск не раздражает его. Не вызывает в нем классовой ненависти к преуспевшим. Ко всем этим… Ах! Ко всем этим безлико-невоплощенным сохальским и семиным, для которых девушка из его, Антона, мечты, растиражированная по всем ночным клубам, вьется и пляшет теперь полуголая возле шеста. Как некогда вилась и плясала на столе бесстыже-голая и в то же самое время совершенно невинная Ритка. Плясала тогда для Сохальского. Но совсем не для Антона – это уж точно! Она Антона-то тогда, наверное, за мебель считала. За официанта – сходи, сбегай, принеси, подай.