– Это нофый сотрюднитса? – улыбаясь во все свое иностранное рыло, спросил Дюваль.
– Муа жё сюи, – ответила Ритка, протягивая Дювалю руку и не поднимаясь при этом со стула.
– И чтобы этот сотрюднитса быль обязательно на сегодня суарэ – императивно нахмурив брови, приказал Дюваль, целуя Ритке руку и обращаясь к заму генерального по рекламе. – Я будет с ним танцевать, – добавил Дюваль, уже снова улыбаясь во все свое галльское, так сказать, лицо…
А не приди Ритка в тот день сдавать замдиректора пакет с черной наличкой, так и не заметил бы ее Дюваль! Так и не заметил бы!
И не пригласили бы ее на годовщину радиостанции – потому как не в штате она!
К суарэ Ритка готовилась как с собственной свадьбе.
Перемерила весь свой и мамин гардероб.
Скомбинировала.
Взяла мамину белую жакетку из лебяжьего пуха и решилась надеть ее с розовыми обтягивающими брючками типа лосин… Причем жакетку мамину надела практически на голое тельце, если не считать за лифчик то микроскопическое изделие из трех прозрачных ленточек и двух кружевных лоскутков.
Личико свое загорелое не постеснялась – щедро покрыла чуть ли не рождественским макияжем – блестки, блестки и бледная бесцветная помада на губах, чтобы губы в контраст – этаким эффектом негативной фотографии – были бы бледнее щек.
– Ты так поедешь? – всплеснула руками мама. – Хуже чем стриптизерша из голден доллз! Бесстыдница!
– Ничего ты, мама, не понимаешь, – махнула ладошкой Рита, – там, на суарэ, я еще самой скромницей окажусь!
Но самой скромняжкой Рита там не оказалась.
Получилось так, как она хотела: оказалась она посаженной не на выселках, не на галерке, где сидела всякая шушера, вроде звукорежиссеров и инженеров, а возле господ начальников – за столиком самих мосье Дюваля и Жирок.
А разыгралось все как по нотам, как по Риткиному сценарию, случись в ее руке волшебная палочка – хочу, чтоб было так, хочу, чтоб было так!
Она специально припозднилась, чтобы не ошиваться в фойе или в баре, пока народ за столики рассаживают. С кем ей красиво ошиваться, если она никого там не знает?
А опоздала она специально на полтора часа – как раз успеют и за столы присесть, и по три рюмки за крахмальные воротники опрокинуть – глаз замылить да засалить, чтобы на сладенькое потянуло.
Недолго стояла Ритка в проходе.
Сперва ее окликнули из-за столика, где теснилась молодежь – операторы эфира да журналисты с инженерами.
– Эй, красотка, иди к нам, водки нальем!
Потом ее заметил кто-то из питерского начальства – зам генерального по рекламе что ли? Или финдиректор? Они, хоть и были с женами, захотели принять участие в Риткиной судьбе: надо бедненькую девочку разместить-посадить.
– Рита, давай вон туда к нашим, к рекламным агентам, за тот стол!
Но Ритка не хотела к этим надменным.
Ритка хотела сразу в дамки. Сразу в ферзи.
Тихо играла музыка.
Настолько тихо, что не заглушала равномерного лязга вилок и ножей в лапах вечно голодной шушеры – звукорежиссеров.
Ритка решительно отделилась от подпираемого до времени дверного косяка и уверенно направилась в сторону возвышения, где посреди всего торжества сидели Дюваль, Василенко и Жирок.
– Мосье, ву ма ди, ке ву сера дансе авек муа, се ке же вуз анвите, – сказала Ритка обращаясь к Дювалю.
– Тю, вьей кон, кель Белле тю фэр анвитасьон! – воскликнул Жирок, хлопая Дюваля по коленке. – Нё суа па идиот, тю фу!
– Кретан! – глухо отозвался Дюваль, отрывая от стула свой в модных зеленых слаксах французский зад. – А вотр сервис, мадмуазель, – сказал он, уже обращаясь к ней.
И вся модная харчевня жевала и глазела, как эта бесстыжая выскочка из "уличных агентесс" у всех на виду без соли и горчицы схавала их французского руководителя.
Она вела мосье Дюваля между столиками. Проход узкий: она впереди – попочка кругленькая в облегающих розовых штанишках, – а французик позади, как обреченная французская пехота перед переправой через Березину…
Оркестр не дурак – знал, кто в доме хозяин!
Увидав, что самый главный французский главарь-капиталист вышел на танцплощадку, джаз-банда грянула лучшую из своих "коронок".
Рита и здесь повела.
Повела так, чтобы ему казалось, будто ведет он.
– Ву зет формидабль, – сказал он.
А она…
А она вдруг легонечко пробежала пальчиками по его лицу.
Одними только мягкими подушечками легчайших пальчиков своих. Пробежала. Этакая настолько мимолетная ласка, что и непонятно, была она или почудилось?
И вот после этого Дюваль уже никак не мог не пригласить ее за свой столик. Ведь не обратно же в проход ее вести, где она стояла до того!
Ну а за столиком пошло-поехало!
Оба французика бросились соперничать из-за нее, как на средневековом турнире.
И сколько словесных копий тут сломалось друг об дружку! Сколько отточенного истинно французского остроумия здесь вылилось во всем его блеске! Жалко. Ритка не смогла все по достоинству и до конца оценить – ее пробелы в познании матерной лексики не позволили…
Потом Ритка не удержалась и, наклоняясь к Василенко, который до работы в ЦК комсомола закончил МГИМО, спросила: "А что такое вьей кон и кон де мерд?" – А это типа "старый ты пенис" и "пенис ты, измазанный дерьмом", – отвечал Василенко, закусывая маринованным грибком. – Это у них теперь излюбленное друг к дружке обращение!
В конце концов никто из французов не победил.
Победила, как раньше говорили у нас в Ка-Вэ-Эне, ДРУЖБА.
А вернее сказать, Ритка победила. Выиграли ее благоразумие и расчет.
Отправившись Ритку провожать на арендованном ими лимузине, французы, не доверяя друг дружке, предпочли отвезти девушку до ее дома, чтобы не оставить приз сопернику…
А по дороге сговорились о том, что, дабы чаще видеть красавицу и умницу Риту здесь, в питерском офисе, они отдадут распоряжение директору местного филиала радио "Континент-Европа", чтобы Ритку немедленно перевели из уличных в комнатные офисные менеджеры с нормальным постоянным окладом в шестьсот зеленых.
А дальше…
А через месяц сначала Дюваль пообещал перевести Риту из питерского офиса в московский и снять для нее квартиру за счет фирмы…
А потом соперничающий с Дювалем Жирок поклялся могилой Наполеона, что организует Рите месячный "стаж" в Париже на радиостанциях, принадлежащих их холдингу "Арта – Гашетт"…
И вот рейс шестьсот сорок один.
Пулково – Руасси Шарль де Голль.
– Наш полет будет проходить на высоте двенадцать тысяч метров. Время в полете три часа пятнадцать минут. Курить можно в хвостовой части салона, что возле туалетов, после того, как самолет наберет высоту и погаснут табло. Время прибытия в Париж восемь часов тридцать минут местного времени.
Неужели это правда? Неужели это с ней, с Риткой? Но ведь это только начало пути.
Вжих, и самолет приземлился в аэропорту Руасси Шарль де Голль. И иностранцы на борту их лайнера закричали: "Браво, капитэн!" И зааплодировали, радуясь, что долетели живехоньки, хоть и сэкономили, купив билет не на "Эйр Франс", а на этот русский самолетишко.
Аэропорт оказался таким же, как она себе его представляла по кино. Но ощущение…
Кто бы мог подумать, что на самом деле он такой громадный! Просто бесконечный.
Как океан. И то многообразие самолетов со всех концов планеты так необычно, таким сильным контрастом противоставлялось тому, что три часа назад Рита видела на унылом плоском поле в Пулково! Там одни только "тушки" Туполева с надписями "Аэрофлот" по бокам. А здесь – не успели еще подрулить к гофру трапа, а уже чувствуется, что прилетела в центр вселенной. Вот и "боинг" индийской авиалинии, вот "дуглас" австралийской авиакомпании, вот английские самолеты "Бритиш Эйр", а вот скандинавы – "Свис Эйр" и "Ройал Датч"… Серебряные и разноцветные дюралюминиевые птицы усеяли все летное поле. Сколько же их! И этот – запах кофе.