– Чего? – не понял сперва Игорь Петрович.
– Не котируешься. Вот чего! – отрезала девица.
Игорь Петрович поднялся с дивана и молча вышел в коридор.
– Чего она там, не дает что ли? – простодушно спросил Сережа.
– Ломает из себя целку, – с угрюмой злобой ответил Игорь Петрович.
– Ну это мы сейчас поправим, – бодро сказал Сережа и уверенно переступил через порог.
Минут пять Игорь Петрович курил на кухне, потом подкрался к двери в мамину опочивальню и стал прислушиваться к происходящему там.
Сквозь завывания саксофона и надрывные крики популярного рок – исполнителя, можно все же было кое что разобрать. Так тренированное ухо Игоря Петровича среди прочих звуков четко различило два хлестких удара по чьей то морде, потом чьи – то всхлипы, потом звуки швыряемой на пол обуви и одежды, и наконец характерный скрип маминого дивана, который бывало поскрипывал и под ним – под Игорем Петровичем.
Прошло около двадцати минут. Игорь Петрович нервно скурил две или три сигареты, когда из комнаты в одних только красных трусах вышел наконец друг Сережа. Он довольно улыбался и похлопав хозяина по плечу, сказал – - А ничего девчонка, ты знаешь, ничего! Надо бы чайку теперь, что ли…
А из недр маминой комнаты послышался капризный голос Ангелины – - Сережа, возьми там у этого, как его, забыла…у мудака у этого – еще сигарет возьми и пэпси-колы принеси…
Когда Сережа с Ангелиной уходили, и Игорь Петрович запирал за ними дверь, на гулкой лестнице он отчетливо расслышал девичий смех и ее слова,- – Ну и жлоб же этот твой друган, ох, ну и жлоб же! …
Когда Антон дочитал до того места, где Баринов принялся описывать историю о том, как отдыхая в санатории Дюны, что под Ленинградом, сосед Игорь Петрович познакомился с "одной блёклой и совершенно некрасивой инженеркой из проектного института", Антон отложил папку в сторону и почувствовал, что заболевает.
Какой-то странный озноб начал схватывать спину и плечи. И жар появился, и ломота в висках.
Антон посмотрелся в зеркало. Пятна красные по шее пошли, блеск в глазах не здоровый появился…
Он снова взялся было за рукопись, прочел пару страниц но почувствовал, что теперь его вот-вот вывернет наружу…
Антон метнулся в туалет.
Задергался над унитазом.
– Ты чего там? – крикнула Анька из комнаты.
– Не знаю, отравился, – буркнул Антон.
– Отравился? – хмыкнула Анька, – странно, никто не отравился, а он отравился!
Прими ношпу и таблетку левомитицина!
Антон прилег на диван.
Заложил руки за голову.
Его мать связалась с таким уродом!
Его мать и этот…
И задавило его машиной.
Жалко ему? Жалко, что задавило отца машиной?
А когда его задавило?
Двенадцать лет назад?
Двенадцать лет назад его задавило? Когда он-Антон…когда он проклял!
Антон еще раз выбежал до туалета.
– И что же это такое! – изумилась Анька, – все ели и ничего, а этого выворачивает!
Антон сидел на диване и тихо плача рвал листки рукописи.
Рвал и плакал.
Плакал и рвал.
А Мать лежала где-то там – в дурдоме, и рвала свои разноцветные лоскутки…
В кого он такой?
В кого он – Антон?
В мать?
Или в отца?
– Не в мать, не в отца, а в проезжего молодца! – крикнул из за занавески Метрополитеновский.
– От и до, кундыр! – крикнул Пекарь, высунувшись из коридора.
– Потому что не надо было проклинать! – крикнула из кухни соседка Вера Федоровна.
– Что? Что вы сказали?- крикнул ей в ответ Антон. – я говорю, не надо было в ванной наливать, сегодня моя очередь стирки, а Аня налила…
На другом конце города Маргарита прислушивалась к тишине, стоявшей в квартире – она только что вошла. Родителей не было. Точно, они же предупреждали, что поедут в Москву и вернутся только завтра! Все из головы вылетает… На кухне капало из неплотно закрытого утром крана, а по всей квартире валялась одежда – собираясь на занятия, Рита перебирала содержимое шкафа до последней минуты, затем, посмотрев на часы, выскакивала из квартиры, оставляя вещи на кровати, спинке стула, просто на полу посреди комнаты… "Тоска-то какая, – подумала Луцкая. – Хоть бы родители приехали, все легче…" Она развернула почту, прихваченную из ящика. Среди газет и квитанций белело письмо от Гийома в непривычно-узком "заграничном" конверте. Маргарита поняла, что ей страшно не хочется его открывать. Она могла бы дословно угадать все, что там написано. Тогда Маргарита каждый месяц получала от него такие письма. Ее тошнило от этих узких конвертов, красивых обдуманных выражений, от самого Гийома…
Иногда, правда, она радовалась этим посланиям, словно дающим ключик к другому миру, в который она заглянула и теперь стремится попасть навсегда. В такие моменты и Гийом казался ей очень милым – он и был, впрочем, весьма приятным человеком.
На кухне по-прежнему капала вода, но Рите было лень идти завинчивать кран. В пустой квартире было как-то особенно тихо и одиноко. Впрочем, отсутствие родителей здесь ни при чем: отца никогда нет, а с матерью она едва разговаривает, и та вечно жалуется, что от дочери слова не дождешься, такая она стала взрослая.
Есть родители или нет – ничего не меняет. Никогда она с матерью не сможет поговорить начистоту, та просто ничего не поймет. Будет потом таскаться за ней хвостиком из одной комнаты в другую и рассказывать, что они в молодости были гораздо серьезнее, думали о будущей профессии, а не о том, как бы устроиться поудобнее. Либо начнет рассуждать о судьбе страны: мол, что же будет с Россией, если все побегут в поисках красивой жизни на Запад.
Отец-то пропадал с утра до ночи на работе – налаживал, как мог, собственный бизнес, а вот мать бросила работу еще несколько лет назад.
Когда появились первые деньги, мама осела дома, чтобы "заняться собой и наконец побыть с семьей". Тогда это было страшно приятно. Рите нравилось, что мама теперь всегда ждет ее из школы, кормит вкусным обедом и расспрашивает о мелких делах и друзьях в классе. Отцу нравилось, что жена встречает его вечером веселая и отдохнувшая, кормит вкусным ужином и сочувственно выслушивает перипетии отношений с компаньонами. Но постепенно он стал все реже бывать дома, и ему было все труднее объяснить жене специфику его дела, да и она меньше интересовалась бизнесом, а больше расспрашивала, где же это он все-таки был весь вечер.
И Маргарита выросла и стала со временем меньше нуждаться в родительском внимании.
Теперь она порой тяготилась опекой. В жизни Риты Луцкой за последние годы появилось много вещей, которые она не хотела обсуждать не только с родителями, но и вообще с кем бы то ни было…
Собственно говоря, хорошо, что их нет – никто не мог помешать ей надраться.
Славные папан и маман никогда еще не видели свою дочурку пьяной и наверняка припишут это тлетворному влиянию Запада! Но пить в одиночку было все-таки неудобно. Виктор с Игорем отпадали – никого из них она не хотела видеть сейчас.
Сохальского, впрочем, и не было в городе. А Виктора с некоторых пор Рита стала считать предателем. И его благородный уход в тень после того, как Игорь перехватил ее, не казался уже таким благородным. Не любил, выходит, иначе бы не отпустил. Машину он свою любит. Через выхлопную трубу!
Был еще третий мушкетер. Или третий поросенок, если уж вспомнить старую истину про то, что все мужчины – свиньи. Рита прижала пальцем нос, хрюкнула и стала собираться в гости. По пути к Антону вспомнила давнюю отвратительную сцену, случившуюся вскоре после того, как они с Виктором расстались. Игоря не было, и они с Витей и ее бессменной тенью – Антоном искали ателье, в которое она сдала ушить платье, а квитанцию с адресом потеряла или просто куда-то засунула по рассеянности. Рита нервничала, что сейчас придется объясняться с приемщицей, извиняться, а может быть, доплачивать, и поминутно понукала своих спутников.
Семин, обычно сдержанный, разъярился и заявил: