Первое время он едва мог дышать в присутствии Маргариты. Любовь к ней словно разладила что-то в его организме – он с трудом, как астматик, глотал воздух и чувствовал, как гулко колотится сердце. Антон не мог вымолвить ни слова, оставаясь с девушкой наедине, когда Игорь и Витька отходили к стойке сделать заказ. Дома он каждый день заранее сочинял красивую, изящную фразу, которой начнет их завтрашний разговор. Но, сидя на расстоянии вытянутой руки от Ритки за маленьким столиком, Антон вдруг пугался, что сейчас она услышит, как он сглатывает слюну и тяжело переводит дыхание, увидит, как прилипла к телу рубашка от пота, стекающего по спине. И он радовался и злился, когда к столику возвращался кто-нибудь из их компании и нарушал молчание. Даже если к ним подходил грубиян Витька и говорил:
– Эгей, Антошка, ты все молчишь? Не обижайтесь, сударыня, мой друг молчалив и боится прекрасных женщин. Да что ж ты так набычился? Пойди отлей, легче станет, да не пей столько! Знаете, как в том старом анекдоте…
И Рита улыбалась с необычайной готовностью и торопливо, словно ждала этих слов, не дослушав, выкрикивала:
– Нет, нет, я не знаю! Расскажи…
А Антон только стискивал зубы. Он тоже знал этот анекдот, да и еще множество дурацких шуток, но никогда ему не удавалось рассказать их Маргарите.
Его мама, когда ее вызывали в школу, говорила: "Антоша у нас просто очень-очень стеснительный!" Однажды он подслушал ее объяснение по телефону с учительницей и был уверен, что так же она говорит и в классе или стоя на ковровой дорожке посреди директорского кабинета. Темно-красная, "начальственная", с зеленым ободком по краям дорожка была вытерта посредине – в том месте, куда много лет подряд вставали кающиеся грешники и их родители. Антон явственно представлял себе, как мама растягивает слово "очень", опускает глаза и теребит сумочку рукой, на которой отчетливо выступают синие скрученные узелки вен. "Он стесняется других детей, поэтому и делает то, что они скажут… Он очень стеснительный, робкий".
А потом, уже много лет спустя, Игорь небрежно бросал Рите, тянувшей его танцевать:
– Марго, я сейчас не хочу плясать, дай договорить! Позови вон Антошку – он любит танцевать, просто стесняется тебя пригласить. Он у нас парень робкий…
А Рита тянула кокетливо:
– Вечно у вас одни разговоры на уме! Витенька, Игорек, на свете есть много вещей поважнее политэкономии капитализма! Вот сейчас брошу вас – будете знать!
– Ну, не сердись! Витька, потом обсудим – нет ничего важнее каприза прекрасной дамы!
И никогда она не предлагала Антону пойти с ней танцевать, уйти погулять или просто выйти на крыльцо вдохнуть свежего воздуха после духоты прокуренного кабака…
Зато как здорово тайком разглядывать Риту, когда она отворачивалась в сторону! В профиль Рита была не так хороша, как анфас, – ее немного портил чуть вздернутый нос, и это несовершенство, крохотный изъян в Ритиной внешности словно придавал Антону сил. Как будто тихий, слышимый только им голос шептал ему: "Ну посмотри, не такая уж она и красавица! Да, хороша, но не совершенна! Она обычная девчонка, нечего на нее молиться! Ничего особенного! Она может принадлежать любому, в том числе и тебе!" И Антон понемногу оживал, приходил в себя. Глядя, как Ритка закидывает голову, когда смеется, как она поправляет волосы растопыренными пальцами или елозит трубочкой по дну стакана, когда сок уже давно кончился, Антон верил в то, что нашептывал тайный голосок. Он разгибался, отхлебывал пиво из кружки, закуривал, лихо чиркнув спичкой, ожидая, когда Маргарита повернется к нему, и он скажет ей… Он пока не знал, что именно он скажет, но знал, что найдет какие-то очень нужные слова. "Биг мистейк!" – как по поводу и без повода орал Семин. Не было слов. В голове, как и кошельке, было фатально пусто.
Постепенно горячка первых недель отпустила – по крайней мере, он научился дышать в Ритином присутствии и даже худо-бедно поддерживать разговор.
– О! Антон заговорил! – насмешливо улыбнулась Маргарита.
Виктор тут же вспомнил анекдот про ребенка, который молчал до шести лет, пока однажды за завтраком не сказал, что в его чай не положили сахар. Родители, разумеется, пришли в восторг, затормошили его, спрашивают – почему он раньше молчал?!
– Так раньше-то всегда клали!
– Лед тронулся, господа! Великий немой заговорил, – напыщенно возгласил тогда Сохальский. – Так выпьем же за это!
Антон…
Зачем он женился?
Зачем он женился на Аньке, когда всю жизнь мечтал только о Рите?
Вот и ребенок оттого получился больной и недоделанный. Оттого, что дитя нелюбви.
На Аньке Антон женился от какого-то остервенелого жизненного отчаяния что ли.
Он тогда уже два года как закончил свой экономический факультет и работал помощником главного бухгалтера в одной рекламной фирме. На главного он тогда и по недостатку опыта не тянул, да и смелостью и храбростью, необходимыми в этом деле, когда ходишь под страшной налоговой инспекцией, Антоша тоже не отличался.
В общем, было тогда такое время у него, когда с одной стороны вроде как и взрослый уже, у мамы спрашиваться чтобы дома не ночевать – уже не надо было – и деньги какие-то водиться стали… Деньги, конечно, не ахти какие, машину или квартиру не купишь, но по сравнению со студенческой его нищетой, когда каждую десяточку на пиво приходилось подсчитывать и в уме держать, карманных теперь было предостаточно. Одним словом – свобода.
Антошка даже преобразился тогда.
Накупил шмоток модных. Недорогих, но таких, которые вполне на неизысканный вкус (как раз на вкус его будущей женушки-провинциалки) были как бы сказала ироничная Рита, – "иль се вьян сю ле до ком са" (Сноска: Ill se vien sur le dos comme ca – это очень идет к лицу.) После окончания института, компания их студенческая совсем распалась. Тут-то и понятно сразу стало, насколько неестественным было его Антошки пребывание в ней.
Каким мезальянсом он был там с его бедностью и порожденными этой бедностью комплексами.
Как институт закончили, так с Игорем Сохальским или Витькой Семиным – Антошка ни разу за два года и не виделся. Те – ему не чета, сразу в высшие сферы, сразу прямиком в бомонд. Игоря, вроде как чуть ли не в питерское отделение Центробанка в отдел внешних связей папаша его устроил. Отец Игоря занимал важный пост в правительстве города. Какой именно, Антон не помнил, потому что Константин Сергеевич все время менял должности, перебираясь из одного кабинета в другой. В советское время он был обкомовским чиновником, сохранившим пост и при новой власти. Его положение даже укрепилось. Никто толком не знал, с кем он связан, но часто намекали, что многие вопросы, касающиеся экспорта цветными металлами решаются непосредственно Сохальским-старшим. Кажется, один из его давних постов предполагал курирование крупных металлургических предприятий в области; видимо, откуда и пошли тесные связи Сохальского с директорами этих заводов, стремящихся сбыть продукцию "для себя". Отец Игоря, пользуясь своими возможностями на таможне, помогал это сделать, и находил покупателей. Постепенно за ним утвердилась слава идеального посредника, сводящего вместе самых разных людей для решения тех или иных задач полукриминального или абсолютно незаконного характера, в том числе и уклонения от налогов или судебного преследования. В общем, Сохальский-старший пользовался репутацией специалиста по сложным ситуациям, а сын был не настолько глуп, чтобы отказываться от блата.
Витька – тот тоже неплохо сорганизовался, в какое-то совместное русско-шведское предприятие менеджером по рекламе, что ли. Пару раз за два года перезванивались, и больше ничего – никаких контактов. А про Ритку, чтобы ей позвонить, да свидание назначить – Антон даже думать себе запретил. Чтоб не испытать новой боли от отказа, еще более унизительного, потому как подслащенного Риткиными вечными заверениями в том, что Антошка такой славный и хороший… Но!