И казалось, даже в глазах – одни тревожные зрачки. Матовые. Выхолощенные.
Страшно, когда в окружении медсестёр и практикантов хирург опускает руки.
Страшно, когда Шерлок смотрит так.
- Я думаю, нам нужно пойти прогуляться, - доктор хлопнул по коленям и встал с кресла.
Шерлок стоял у окна, за которым серел затянутый кучкующимися облаками вечер и держал скрипку, на которой и не думал играть. Только слегка пощипывал струны в такт каким-то внутренним мелодиям и молчал.
Они пошли по улицам и Джон, задев его рукавом, сказал, что бывает всякое. Вспомни, у тебя были проигрыши, была пара случаев, когда тебя обвели вокруг пальца. Шерлок сухо соглашался, думая о чем-то своем.
В ту ночь он сразу ушёл на диван, а к утру пришёл обратно, холодный и твёрдый, и просто лёг рядом. Джон заметил его не сразу, проснулся только спустя четверть часа, и долго не мог отогреть, умелыми движениями растирал руки от запястий до плеч, клал ладони на подрагивающий от прикосновений живот, прижимал к себе. Словно спасал от обморожения рыбака, неделю дрейфовавшего на льдине, а не совершал прелюдию, которой всё это обернулось, и которая впервые оказалась настолько нужной.
Спускаясь позже за стаканом воды, он обнаружил, что окно в комнате распахнуто настежь, ветер гуляет по комнате и треплет листки, беспорядочно наклеенные по краю зеркала.
Всю последующую неделю миссис Хадсон была озабочена своими бытовыми домовладельческими проблемами и заражала беспокойством весь дом. Кто-то разбил тарелку на кухне. Шерлок смеялся чему-то на мониторе ноутбука и тут же погружался в задумчивость. Джон уходил утром на работу, мимолётным движением пропуская между пальцами его кудри на затылке. А потом детектив пропал на несколько дней и на звонок Джона ответил, что дело не представляет абсолютно никакой опасности и он справится самостоятельно. Тогда доктор остался в больнице допоздна и открыл дверь квартиры уже далеко за полночь.
А Шерлок бился там, словно огромная птица в клетке, роняя перья, ломая крылья. “Нет, нет…” “Не то…” «Всё не то…» и ещё какие-то не связанные друг с другом слова сыпались на потёртый ковёр, когда он садился на диван, зарываясь пальцами в волосы. Потом подскакивал, хрустел суставами, начинал расхаживать по комнате. Хватался за телефон.
- Оставь меня, – сказал он, отвернувшись к окну, и Джон, вслепую разрядив пистолет, лежащий на столе, спокойно вышел.
К утру Шерлок набросился на него, как дикий, и доктор сжимал острые плечи, называл его по имени, потому что только это немного возвращало их обоих в реальность. Джон всегда больше отдавал, и брал тоже больше. Сейчас не приходилось делать ни того, ни другого, сейчас в него вплетались, без остатка, с жадным желанием присвоить своё. И это, и нетерпеливые укусы в подбородок и в плечи - всё доводило его до безумия, до матерного рычания.
Шерлок остался в постели до утра, лежал на спине и смотрел в потолок. И Джон тоже не спал, хотел завести разговор, но решил, что не стоит. Одеяло путалось в ногах. Было слишком жарко. И в какой-то момент - впервые с Шерлоком - ему стало не по себе. Не глубокий древний страх за свою шкуру, который был так знаком и необходим ему. Не страх, за того, кто важен, а что-то иррациональное, неподконтрольное, ускользающее.
Каждое утро Шерлок брался за дело. Он по-прежнему мог с привязанной к спине правой рукой провести сложный химический эксперимент, читал сборник задач по теории вероятности как юмористический раздел в газете, великолепно проходил тесты на память. По осколку кости мог определить, что это за кость. Но…
- Я не могу, Джон, - он поднимал плечи и забывал их опустить. - Не вижу больше связей…
Дверь в гостиную с шумом запиралась. Ватсон лично выпроваживал миссис Хадсон, отшивал Лестрейда, и Майкрофта, звонивших по очереди, разговаривал с ним, долго. Если бы это могло помочь… Иногда наотрез отказываясь от разговоров, Шерлок уходил из дома. Иногда он просил уйти Джона, и тот тут же уезжал, ненадолго задержав руку на худом плече. Благо, в больнице дел для него было невпроворот. Возвращался он в залежи книг, и усталый Холмс отдыхал, похоже, только в несколько их общих бессонных часов и Джон замечал его долгие взгляды.
И однажды, когда Шерлок лежал вот так, почти не моргая, уткнувшись носом в его висок, он принял решение. А на следующий день, около полудня, воплотил его в жизнь. Потому что такие решения нельзя принимать, а потом отказываться от них. Потому что иначе они повиснут в воздухе и однажды крупным градом обрушатся тебе на голову.
Исписанный листок всё никак не хотел клеиться к зеркалу, планировал вниз, и Джон, отринув идею холодильника, на котором даже магнитов не было, положил записку на кухонный стол, придавив микроскопом. Сумка с наскоро собранными вещами уже стояла у двери и миссис Хадсон смотрела на неё, как на сбитую машиной кошку на обочине. Он снял куртку с пустой вешалки и что-то убедительно протараторил домовладелице, заготовленные заранее слова со всей заготовленной заранее убедительностью и мягкостью, вложил в её руку ключи, поцеловал в щёку и вышел. Просто были вещи, в которых Джон понимал лучше.
Перевод в другую больницу ему одобрили без особых проблем. Труднее было нажать и удерживать кнопку отказа на телефоне, ожидая, когда после веселенькой мелодии погаснет экран.
На новом месте он договорился о том, чтобы приступить к работе через некоторое время. Нет, он с куда большим желанием окунулся бы в рабочий процесс, в проблемы людей. Больных, многие из которых приходили на приём, уже приготовившись выздороветь. Такие вот оптимисты. Радость доктора. Он делал бы что-то, обязательно и полностью отстранившись от себя, всё внимание направляя только лишь на людей, на то, как протекают и излечиваются их болезни. Переключался бы в особый режим утром и отключал его, только сняв халат и выйдя за стеклянные двери на улицу. Если бы не приходилось возвращаться домой.
Возвращаться не туда, где даже самую страшную катастрофу может предотвратить кружка с чаем - одна на двоих. Где мечтаешь о тишине, но дождавшись, испытываешь волнение, а потом и негодование. Где ждут. Где ждёшь.
Джон приходил в своё новое жильё, совсем на окраине. Купил сковороду и готовил овощи и яичницу. По очереди. Один раз затеял приготовить что-то вроде рагу, и получилось замечательно - всё аппетитно булькало под запотевшей крышкой из жаропрочного коричневатого стекла. Немного запачкал закатанный рукав рубашки и достал из шкафа другую.
Он ел. Смотрел телевизор и много читал. Оказалось, всё это совсем не так уж сложно, как представлялось. Так сказала ему и Гарри после долгого разговора, в конце которого она на несколько минут замолчала, а потом так и сказала ему: “Ну, ничего ещё, держишься”, хотя до этого и назвала его несчётное количество раз засранцем.
Заставлять себя начинать новый день и проживать его, было несложно. Заставлять себя не думать о Шерлоке он не захотел. В конце концов, это тоже было честно.
Афганские кошмары уже давно не мучили его ночами, и сейчас тоже не вернулись. Джон спокойно лежал на правом боку и только чувствовал горячий свинец где-то между ключицами, который наливался, словно огромная разрывная пуля, застрявшая в его теле. Шерлок изгнал кошмары, но оставил пулю. Теперь Джон пытался подружиться с ней. Живут же люди с осколками от гранат, всю жизнь живут, и ничего. Он пытался договориться, чтобы пуля не жгла так сильно. И чтобы не вздумала рвануть.
Его новая кровать скрипела, когда он поворачивался.