Как же не сказать ему это? Неужто я допущу, чтоб он, с Гонзалем смертию отца родного связанный, дал умыкнуть себя и навеки в Пута объятия-пожатия попал? К тому ж, если его Путо из отцовского дома на темное, черное Беспутство уведет, то, небось, Чудаком его сделает!!..О, нет, никогда, ни за что! И уж руку-то я вытянул, чтобы разбудить его, Игнат, Игнат, ради Бога, встань, Отца твоего убивать хотят! Но смотрю — лежит. И снова сомнение меня внезапно охватило. Ну а если я ему скажу это, а он Гонзаля-Горация прогонит, в ноги Отцу своему с плачем упадет, что тогда? Опять все по-старому, все как было? Опять, значит, он при Отце-Хозяине будет, все так же за Отцом-Хозяином молитву долдонить, за Отца-Хозяина полу держаться… Обратно, значит, на колу мочало, все как прежде?
Душа же моя вот чего хотела: чтоб хоть что-то Стало. Будь что будет, только бы с места сдвинуться… а то мне уж обрыдло! А то мне уж невмоготу! И уж довольно этого старья, пусть что-нибудь Новое будет! Дать парню чуток воли, пусть он делает, Что Хочет. А и пусть Отца своего убьет, пусть Без Отца останется, пусть из дому в Поле выйдет, в Поле! Дать ему согрешить, пусть он себя во Что Хочет превратит, а хоть в Убийцу-Отцеубийцу! Хоть бы и в Чудилу! Пусть спаривается с кем хочет! Как только мысль такая во мне возникла, слабость сильная меня охватила и меня чуть не вырвало, и все во мне как будто Трескалось-Лопалось от боли, от ужаса самоужаснейшего… ибо страшна, страшней не бывает, да, верно, и Самая Отвратительная из Мыслей, чтобы его, Сына, греху-распутству отдать, развращать, Портить его, Испортить, но ничего, ничего, пусть, пусть, чего мне бояться, чего мне гнушаться, пусть будет, что Будет, пусть трещит, рвется, лопается, пусть рушится, рушится, и — о, Сынчизна Грядущая, Неведомая Сынчизна! И так я перед ним, ночью в потемках (потому что спичка погасла) стоя, Ночь, Темноту и Становление призывал, так я его из родительского отцовского дома в Ночь, в поле выгонял. О, Ночь, Ночь, Ночь! Но что это, что это? Кто же это к дому подъехал? Что это за говор, что за Голоса? А там крик, шум, езда, щелчки бичей, да попевки, да покрикивание. «Кортеж, Кортеж», — кричат! Завидев, что Ясновельможный посол с кортежем подъехал, я в покои выбежал гостей встречать.
Гонзаль в фонарем из дому вышел, крестным знамением себя осеняет, вроде как только со сна. А те — кричат, подъезжают, высаживаются и с шумом, с гамом в дом вбегают, через Гостиные бегут… за ними оркестр… и уж табуретки, ковры в сторону, там один упал, второй Лампу опрокинул, да все ничего, табуретки — в сторону, столы — в сторону, и оркестрик во все инструменты грянул! Айда танцевать! Все танцуют! Все танцуют!
В первой паре Ясновельможный Посол танцевал с Председательшей Пщчиковой, во второй — Вельможный Полковник с Ясновельможной Пани Кельбшовой, в третьей — Вельможный Председатель Купуха с Пани Ковнацкой, в четвертой — Профессор Калищчевич с панной Туськой, в пятой — Советник Подсроцкий с панной Мышкой, в шестой — пан адвокат Вороля с пани Довалевичовой. За ними — другие пары. Толпа! Столпотворение! Весь цвет Колонии нашей! Все пары! Скопом приехали и скопом Танцуют, гоп-гоп, тирли-тирли, от подковок искры летят и дом весь наполняют, аж в сад вылетают, Чвир, чвир, чвир — за трубой сидит Мазур со своим сыном! Рыбки уснули в пруду! Кортеж, Кортеж! Схватил пан Зенон панну Людку, закружил:
Тут слуги бегут с едою, с бутылками, столы накрывают, там Гонзаль указания дает, а кучера, челядь в окна заглядывают, и уже весь дом так Бухает, что на луга, на Поля выбухивает! А ну, выпьем! Гуляем, почему не пьешь? Еще по одной! Гоп, гоп, гоп, топ, топ, топ! Ой, панна Зося! Ой, панна Малгося! А что там, пан Шимон? Эй, пан Матеуш, сколько лет, сколько зим! Была не была! Но ко мне панна Мушка с панной Тольчей подбегают: «Танцевать! Танцевать! Змейкой!»… и, разгоряченные, распаленные, смеются, поют. Но говорю я Советнику Подсроцкому, который рядом бутылку открывал: «Побойтесь Бога, или не иначе, как новости какие радостные пришли, о которых я не ведаю, ибо столь необычна радость Земляков всех под предводительством самого Посла ни чем другим вызвана быть не может, кроме как победой над врагом. Я же в газетах читал, что всему конец, и полное наше поражение». Он мне отвечает: «Молчи, молчи. Все так, разгром, поражение, конец и уже на обеих лопатках лежим! Но мы с Ясновельможным Послом это устроили, чтоб ничем себя не выдавать, а как раз наоборот — Кортежем, Кортежем да Змейкой, Змейкой! Хоть все заложи, да себя покажи!»
И тут же кубок поднимает: «Виват! Виват!» — «Виват!» — отозвалося и змейка танцоров пробегает через все комнаты с Бряцанием, с искр высеканием, с притопыванием да с прихлопыванием! А тут опять на пары разбились и парами танцуют! А там, по закуткам — пожилых разговоры-прибаутки, Выпивка, и снова в обе щеки чмоканье, ой, пан Валентин, ой, пан Франтишек, да как там пани Докторша, да как детки? Еще капельку! Благодарствуйте, Благодарствуйте! А ко мне Министр прицепился: «Танцуй, рохля, чего не танцуешь? Ты чего, не знаешь, что Поляк на все мастак? А ну танцуй, краковяка танцуй!»
Говорю я ему: «Я бы танцевал, да ведь, кажись, все проиграно». Метнул он взор направо-налево: «Молчи! Молчи! Спрячь свои слова куда подальше, а то люди нас ни во что ставить не будут! Ты чего, одурел, чтоб этим хвалиться! Хоть все заложи, да себя покажи!»
Эй, хоп, хоп, хоп! Айда, плясать, танцевать! А ну, показать Иностранцам, как мы танцевать можем! А ну, танцевать, танцевать! Да показать, какие Припевки у нас, какие коленца, какие дробушки! Показать, какие у нас Дивчата, какие Хлопцы! Кровь с молоком! Хоп, хоп, хоп! А пусть их, видят всю Красоту нашу! Оберек, Мазурка, Мазурка!
Танцуй, танцуй, танцуй!.. Я на колени пал. Но старый пан Каческий пристал ко мне, что, мол, по нужде хочет на двор выйти, да боится, чтоб Псы на него не набросились… С ним, значит, вместе и вышел я во двор и, пока он под кустиком нужду справлял, я на дом смотрел, а тот — на поля, леса танцем да светом да Забавой шумной вырывался. А сверху — небо черное, набрякшее. А тут Кортеж змейкой шумит и Глазки строит, и Любит себя, как Очарованный собою, души в себе не чая, и Любит и любит, стремительный, лихой, да подковой искру высекает и Любит себя, Любит, Любит, сам собою Одурманен, сам в себя Влюблен, и «давайте друг друга Любить, давайте», хоп, хоп, хоп! Ой, да как себя Любит, Любит, Любит… А небо черное, пустое, а тут близко куст темный, таинственный… а подальше — два дерева стоят… а еще дальше — клумба какая-то, Темная, Неподвижная…
И что-то там за кустами, у забора, зашуршало. Я смотрю — а там какая-то тварь чудная пронеслась перекособоченно: теленок — не теленок, вроде Собака большая, но с копытами и как бы горбатая. Куст я раздвинул и вижу, что под магнолиями еще одна тварь похожая скачет: ни дать, ни взять, кто-то верхом на собаке едет, да только о двух головах человечьих! Как я две головы-то человечьи увидал, кожа моя одеревенела, и первым желанием моим было домой бежать, но я себя сдержал и к этой силе нечистой решил присмотреться.