Она достала из духовки теплые тарелки, положила на них яичницу и поставила на стойку. За яичницей последовали горячие сосиски, хрустящая ветчина, жаренные на гриле грибы и помидоры.
Драммонд рассмеялся, увидев, как она раскладывает по тарелкам жареное мясо и тосты, подает английский мармелад, сок и две чашки кофе.
– Ты правду говорила о корнфлексе или так, пошутила?
– Так ты хочешь еще и корнфлекса?
– Нет!
Карен подсела к нему поближе.
– Ну что, я ничего не забыла?
– Там что-то еще на кухонном столике...
– Это – на десерт. Угощайся и давай без английских формальностей. Дворецкий сегодня отдыхает.
Улыбнувшись, Драммонд спросил:
– У вас был когда-нибудь дворецкий?
– Да, и не один. Когда я была маленькой, некоторые из них были моими лучшими друзьями.
– Ты прожила неплохую жизнь.
– Я была счастлива, Пол. По-настоящему счастлива.
– А теперь тебе хочется чем-то отплатить за это?
Она нахмурилась, раздумывая над его словами.
– Ты имеешь в виду Тома Кигана? Нет, я не испытываю чувства вины за то, что прожила счастливую жизнь, если твой психоаналитический ум так думает.
– Нет, совсем не то. Он имеет в виду... справедливость.
Карен понимающе кивнула и откусила тост.
– Спасибо. Я принимаю это с должной скромностью. Думаю, что жизнь действительно несправедлива, и это сводит меня с ума. Несправедливы могут быть сами обстоятельства рождения. Пройди несколько миль на восток или на юг и ты увидишь страшно несправедливую жизнь. Я неоднократно была свидетелем незаслуженно трудной жизни людей в Африке, на Дальнем Востоке и даже в Англии. У меня такое чувство, что мы обязательно должны выяснить, почему у Тома Кигана жизнь сложилась именно так, а не иначе. Он тоже подпадает под эту категорию людей.
– Почему ты так думаешь?
– А ты разве не согласен?
– Просто мне хотелось бы знать твое мнение. Кстати, яичница просто великолепна.
– Моя мама была первоклассной кулинаркой.
– Ну, разумеется.
– Перед нами – очень умный юноша, круглый отличник в школе и колледже, стипендиат в университете. Ему бы сейчас возглавлять компанию типа "Рэнд корпорейшн", а он живет в нищете, перебивается случайными заработками и ничего не может вспомнить из своего прошлого. Какова бы ни была причина – это вопиющая несправедливость.
– Ты думаешь, это следствие удара при ограблении банка в Мар-Виста?
Карен склонилась над сосиской.
– Он жил в нищете и до того.
– Нервный срыв, из-за которого его уволили из армии?
Она медленно кивнула.
– Вот это для меня загадка. Я плохо знаю, как работает система здравоохранения в армии США, но если Кигану было так же плохо, как сейчас, почему его отпустили? Разве он не должен был находиться в госпитале до полного восстановления памяти?
– Неплохая мысль. Я тоже так думаю, если только кто-то... кто обладает достаточной властью и заинтересован в том, чтобы у Кигана не восстановилась память, не приказал выпустить его раньше времени.
– Браво. Не хочешь доесть эту сосиску?
– Боже упаси. В таком случае мы сталкиваемся не только с несправедливостью, но и с преступной небрежностью. Но может, мы просто становимся шизофрениками? Может, то, что произошло с Киганом, результат обычной халатности? Обычный прокол бюрократического аппарата, а не какой-то немыслимый заговор?
– Возможно. А как же насчет подозрений Дика, что сведения о службе Кигана в армии фальсифицированы?
– Ровным счетом ничего не значат. – Она хрустнула кусочком ветчины, обнажив красивые белоснежные зубы. – Подозрение – это только подозрение. Даже будь это именно так, найдется добрая дюжина причин, чтобы оправдать подобную фальсификацию. Национальная безопасность, к примеру. Может, этим все и объясняется.
– Прекрасно. Ну а как насчет вопросов, которые задавали Дику: где сейчас находится Киган, восстанавливается ли у него память, продолжаю ли я лечить его?
Карен посмотрела на него, удивленно вскинув брови.
– Я же не сказала, что мы шизофреники. Я просто допустила такую возможность.
– Значит, тебе не кажется, что мы страдаем шизофренией?
– Нет, не кажется. Вот в этом-то я убеждена.
– Я тоже. У меня по Кигану есть один материал, о котором ты еще не знаешь. Я провел несколько сеансов и кое-что получил. Расскажу в машине. У меня есть ключи от квартиры Кигана. Он разрешил мне ее осмотреть. Мы поговорим с тетей Сисси и съездим туда, посмотрим, что нам удастся там обнаружить. Может, захватишь с собой фотоаппарат, просто так, на всякий случай?
Карен улыбнулась.
– Он постоянно со мной.
Минут через двадцать она спросила:
– Ну как, доктор? Вы сыты?
Драммонд притворно застонал, поглаживая себя по животу.
– Хочу только заметить, что очень расстроился из-за корнфлекса.
– Это уж как-нибудь в следующий раз, Я пока только учусь готовить.
Карен сложила грязную посуду в раковину.
– Можно, я тебе помогу? – поинтересовался Драммонд.
Карен включила посудомойку.
– Пусть этим займется дворецкий.
Расправившись с грязной посудой, она исчезла в холле и через несколько минут вернулась во всеоружии: в дорожном пиджаке, с огромной сумкой, на одном плече – фотоаппарат, на другом – магнитофон.
Драммонд усмехнулся.
– Образец деловой женщины девяностых годов. Готова ко всему на свете. Биил, это и есть стиль!
Карен ответила ему реверансом.
– Благодарю вас, сэр. Ну а теперь, если вы в силах оторваться от стула, поехали. Навестим тетю Сисси.
– А в этом что-то есть, – сказала Карен. – Обожаю подобные вещи. В таком доме будет пахнуть морем и лавандой... И не удивлюсь, если увижу, как Дорис Дэй в детских носочках и брючках тореадора жарит на кухне пирожки.
Двухэтажный дом, отделанный серовато-белой дранкой, с большими окнами и верандой, защищенной от солнечных лучей, построен в начале века.
Он стоял на крутом откосе, нависающем над дорогой, протянувшейся вдоль побережья, в гуще строений самых различных архитектурных стилей. От дома веяло чем-то патриархальным. Он словно гордился своей прочной, здоровой основой, которой не коснулись ни годы, ни сумасшествие новомодных стилевых изысков. Дом знал себе цену и гордился этим.
– Видимо, и дом и тетя Сисси чем-то похожи друг на друга, – сказал Драммонд. – Основательные, старинные, осколки великого рода.
Он съехал на дорожку и припарковался возле дома.
Они медленно поднялись по деревянным ступеням, пересекли веранду, обменявшись улыбками при виде деревянных кресел-качалок – этих реликвий прошлого столетия, столь не сочетавшихся с грохотом машин, проносящихся по автостраде, и гулкими ударами стереофонической музыки, доносившейся с побережья.
– Да, – сказала Карен, – так и вижу, как он сидит, этот Гордон Маркас, в плотно облегающем костюме, с бабочкой и распевает "При свете серебристой луны...".
Драммонд засмеялся.
– Биил, а ты, оказывается, втайне романтик.
– Итак, приговор вынесен. В душе я поклонница времен короля Эдуарда. Вот только родилась на семьдесят лет позже.
Драммонд нажал на большую отполированную кнопку. Где-то в глубине дома прозвенел звонок. Через несколько минут на стеклянной дверной панели приоткрылась белая занавеска, послышался звук отодвигаемого засова, и дверь открылась.
Сисси Киган, как и сам дом, казалось, принадлежала прошлому столетию: маленькая, хрупкая женщина с искривленными артритом пальцами, в платье до колен, с белым стоячим воротничком; тусклые седые волосы, в стиле времен короля Эдуарда, уложены короной. Ничем не примечательные на первый взгляд черты лица оживляли зеленые глаза, излучающие необыкновенную мягкость и доброту. Она приветливо улыбнулась вошедшим.
– Мисс Киган? Я – Пол Драммонд... а это – мисс Карен Биил.
Сисси отступила на шаг и жестом пригласила их в дом.
– Легко нашли меня? Мой дом просто потерялся среди всех этих строений.