Графиню вынесли из зала, и среди гостей пробежал облегченный шепоток. Какая-то девушка плакала, а княгиня Батурина громко и торжественно нараспев читала “Отче наш”.
К Жене подбежал тяжело дышащий князь Завадский.
- Ну, слава богу! – воскликнул он. – Успокоили!
Женя перекрестилась.
- Это точно, что слава богу.
Она тоже дышала тяжело, точно боролась с кем-то или бежала. Встретилась взглядом с Виссарионом Борисовичем, потом двинула рукою, державшей бокал, как будто безмолвно спрашивая, что ей с ним делать.
Красивый стареющий князь несколько мгновений смотрел на Женю, потом дернул плечами; усмехнулся, предоставляя ей решать самой. Сдать или нет юродивую полиции?
Женя отвернулась от князя и быстрым шагом покинула зал, держа бокал в руке. Если кто-то и обратил на это внимание, едва ли придал Жениному поведению большое значение – всех слишком занимал несчастный случай с Анной Николаевной. Конечно, все давно подозревали, что графиня Шувалова не в себе – но только сейчас открылась вся полнота ее несчастья.
“Не дай мне Бог сойти с ума, - думала Женя, шагая по пустому коридору в сторону уборной и держа бокал с вином в вытянутой руке, точно ядовитое животное. – Не дай мне Бог сойти с ума… Душевные болезни почти неизлечимы…”
Она наконец вылила шампанское и ополоснула бокал. Потом подумала и, подбежав к открытому окну, разбила бокал о подоконник и выбросила осколки в кусты.
“Ну, хотя бы так сойдет… Только если у графини найдут яд – впрочем, даже если и найдут. Она же никого не отравила”.
Женя зашагала обратно в зал; она вдруг поняла, что всхлипывает от жалости к графине и к себе, от горя. Вот все и кончилось. Из меценатствующих российских Крезов только умалишенная Анна Николаевна могла связаться с нею, Женей Прозоровой; а теперь Женя в большом свете никому не нужна, никто не окажет ей протекцию. Более того, безвозратно потерялся ее роман. Если Женя теперь осмелится потребовать его у графа Шувалова, тот просто сотрет ее в порошок – и будет, наверное, прав…
“Эту женщину нужно отдать под суд – она ходит и убивает людей, и не понимает этого…”
- Мне надо умереть, - пробормотала Женя. – Мне давно надо умереть.
- Что вы говорите!
Женя не замечала, что остановилась посреди коридора и говорит сама с собою вслух; а рядом с нею стоял князь Завадский, вышедший к ней из бального зала.
- Не смейте наговаривать на себя подобным образом, - взволнованно проговорил он, сжав Жене руку. – Не смейте накликать на себя смерть! Она и так придет в свой час, за каждым!
Женя улыбнулась.
- Вы ничего не знаете, Виссарион Борисович. Я приношу всем вокруг меня одни несчастья. Есть человек, который любит меня на свою беду, и которого я не отпускаю…
“А есть человек, которого люблю я, и который не отпускает меня, хотя мертв уже давно”.
Князь схватил ее за другую руку. Обручальное кольцо впилось Жене в фалангу безымянного пальца, и она поморщилась от боли.
“Игорь! Игорь! Благороднейший человек на свете!”
- Как вы думаете, Виссарион Борисович, может быть, это наказание нам за спиритизм? – спросила Женя, подняв глаза на князя. – Ведь церковь считает то, что мы делаем, большим грехом…
- Ах, что вы говорите!
Виссарион Борисович сморщился, сразу сделавшись пятидесятилетним.
- Никто из нас не верит церковным догмам, именно поэтому все мы сегодня здесь, - сказал он. – Обещания церкви скупы, как мошна богача, общи и почти безосновательны - они не могут уже удовлетворить никакое изголодавшееся сердце…
Князь отпустил одну Женину руку и взял ее под локоть.
- Я отвезу вас домой.
“Погиб, погиб мой роман”, - подумала она, не отвечая.
У Жени опять заболело сердце – да так, что боль разошлась во все левое плечо и руку. Она посмотрела в окно, за которым совсем стемнело, и улыбнулась.
***
Женю привезли домой в то обманчивое сумеречное время, при определении которого летом легко можно ошибиться и на час, и больше: вперед и назад. Солнце не то село, не то еще не село; небо было пока прозрачно-золотым, но тени уже сделались резкими и черными.
Перед тем, как распрощаться с князем, Женя спросила у него, который час.
- Половина девятого, Евгения Романовна, - сказал его светлость.
“Он же “светлейший князь” - разве не так?”
Женя смотрела на человека, почтительно ждавшего ее прощальных слов, и только дивилась его простоте и такту. Неужели таковы все истинно благородные люди?
- Благодарю вас… от всего сердца, - сказала Женя. – Не знаю, как я без вас добралась бы домой.
Виссарион Борисович наклонил голову. Его экипаж, очень удобный, тоже был черным и лаковым, как и графский, а обе дверцы украшали гербы. “Гербовая карета”.
- Рад, что оказался полезен, - сказал князь.
Жене пора было идти, но она не решалась – ощущая какое-то благостное чувство, то самое презираемое “новыми людьми” чувство, будто ее осияла своим светом эта высочайшая особа. На самом деле немногие из аристократов обладают таким даром, подумала Женя. В братьях Морозовых тоже была эта способность покорять людей.
Видя, что Женя замешкалась, не зная, как осуществить расставание, князь улыбнулся и опустил руку в карман.
- Вот, возьмите, мадам, - проговорил он, подавая ей глянцевитую визитную карточку с золотым зубчатым краем. – Если у вас возникнет нужда во мне, вы можете ко мне обратиться. Я буду рад продолжить наше знакомство.
Жене показалось, что князь откуда-то знает – продолжения знакомства не будет. Но, однако, его предложение было искренним.
- Благодарю вас, ваша светлость.
- Для вас я Виссарион Борисович, - с улыбкою сказал князь, притронувшись к своей шляпе. Но у Жени не получалось выговорить “Виссарион Борисович” при виде титула “светлейший князь”, горящего золотом на его карточке. Ниже имя и титул повторялись по-французски, тоже золотом, а также был проставлен адрес его светлости и указан номер телефона.
Князь поклонился Жене, а потом шагнул к своему экипажу. Лакей подсадил его в карету. Карета тронулась с шорохом колес и перестуком копыт, а Женя так и осталась стоять, водя пальцем по зубчатому краю гладкого картонного прямоугольничка. Сердце часто и громко билось.
Больно билось.
“Нет, Виссарион Борисович, ничего не будет…”
Женя медленно пошла домой.
Ей открыл муж.
- Заходи, - сказал он.
Почти таким же тоном, каким пригласил ее для серьезного разговора в свой кабинет несколькими днями раньше.
- Где ты была? – спросил Игорь.
Женя открыла рот для оправданий, но взгляд мужа как будто отрезал путь воздуху в ее грудь.
- В твое отсутствие я сверился со своей записной книжкой. Когда-то я выписывал себе даты рождения всех членов твоего семейства, - сказал Игорь, и эта книжная по тщательности выражений фраза заставила Женю почувствовать себя чуть ли не ничтожеством.
- У твоей матери день рождения восьмого ноября, - закончил Игорь и сложил руки на груди. – Что это значит?
Женя молча покачала головой.
Оправдываться, лгать вдруг показалось очень унизительным. Женя просто села на корточки, распустив по полу подол своей багряницы*, и закрыла глаза.
Не услышала, а почувствовала, как Игорь присел напротив.
- Ты… понимаешь, что я очень за тебя волнуюсь? – проговорил он. Его голос, оттенки которого были слышны гораздо лучше теперь, когда Женя не видела, а только слышала мужа, сказал ей все.
- Этого больше не будет, - проговорила она, не открывая глаз. – Обещаю тебе. Клянусь.
Несколько мгновений она ожидала чего-то ужасного; но ничего не произошло. Игорь просто привлек ее к себе и крепко прижал. Она снова почувствовала, что ее муж – благороднейший человек на свете.
- Я очень рад…
Игорь осторожно поднял ее на ноги.
- Я очень устала и голодна, - проговорила Женя.
Это была чистая правда. Она не ела полдня, только пригубила шампанского, которое тогда было еще не отравлено. Вдруг воспоминания этого дня нахлынули на Женю, как шторм, и она покачнулась.