Преданный сказал, что помнит, как Прабхупада однажды написал Джадурани даси что-то похожее.
Прабхупада кивнул и сказал: «Да, когда она впервые пришла, я увидел, что у нее есть небольшая склонность к рисованию, и я задействовал ее немедленно, сказав: «Продолжай рисовать, как можешь». В начале у нее не очень-то получалось, но все же я сказал: «В любом случае, нарисуй Чайтанью Махапрабху, Нитьянанду. И то, что ты нарисуешь, будет нринято». Это не искусство, это служение».
Но я пояснил, что ситуация Расананды другая: «Он утверждает, что у него нет никакого другого служения. Так что он подумал, что если кое-чему подучиться, поскольку в прошлом он был связан с медициной…»
«Так пусть так и служит, — сказал Прабхупада, — если у него есть небольшой опыт в медицине, пусть использует его».
«Да. Он хотел изучить аюрведическую медицину, так что он мог бы…»
Прабхупада перебил меня.
«Это его капризы, — сказал он довольно-таки строго. Это не служение».
Удовлетворенный тем, что получил исчерпывающий ответ на вопрос Расананды, и, не желая более беспокоить Шрилу Прабхупаду, я сказал ему, что напишу Расананде письмо с его ответом.
А тем временем жаба прыгнула в пруд, немного там поплавала и выпрыгнула опять. Прабхупада сказал, что не имеет ничего против ее присутствия в саду, но иногда она слишком шумит.
Чаранаравиндам улыбнулся и сообщил Прабхупаде:
«Она служит вам. Я принес ее три или четыре дня тому назад»,
Любопытство Прабхупады возросло:
«Каким же служением она занимается?»
«Она поедает всех насекомых».
«Аччха?— удивился Прабхупада. — О, они едят насекомых?»
«Да, они делают очень хорошее служение в садах, — объяснил Чаранаравиндам.—Друг садовника — жаба. Травяные змеи, земляной червь, жаба и лягушка — друзья садовника. Она все еще здесь и будет ждать, пока не прилетит какая-нибудь муха».
Прабхупада улыбнулся.
«Дживо дживасья дживанам: одна жизнь является пищей для другой. Кришна все так устроил, что у каждого живого существа есть какое-то служение. Итак, он позволил им заниматься служением. Затем его прикончит другое живое существо».
Чаранаравиндам кивнул.
«Может приползти большая змея и съесть ее».
Прабхупада сидел молча, откинувшись на мягкие набитые хлопком подушки, расслабившись и слушая, как дождь мягко стучит по соломенной крыше. Он осматривал сад — ароматный жасмин чамели, растения мала-ти, гардении, а также высокие и цветущие банановые деревья. «Замечательно. Обычные люди, живущие в Бенгалии и Ориссе, накладывают на листья банана все овощные блюда. Когда Сарвабхаума Бхаттачарья пригласил Чайтанью Махапрабху к себе в дом отобедать, Чайтанья ел с банановых листьев».
Затем он попросил меня подать его ужин на сорванных в саду банановых листьях: «Поскольку здесь столько банановых листьев, можешь их использовать. Из одного листа может получиться, по меньшей мере, четыре тарелки».
Чаранаравиндам сказал, что обезьяны также любят банановые листья, и в особенности им нравятся новые побеги в центре дерева.
Прабхупада неодобрительно покачал головой: «Это разрушительно; они не знают. Поскольку они ничего не получают, они проказничают. Они — большие проказники. Если они не получают ничего съестного, они будут проказничать».
Подумав о стае обезьян, которые доставляли нам неудобства, поселяясь на открытых верандах гостиничных номеров и внутри куполов храма, до тех пор пока мы не прогнали их прочь, я засмеялся и сказал: «Есть ли какой-то прок от обезьян?»
Ответ Прабхупады меня немного удивил: «Им есть только одно применение — их жир — очень хорошее лекарство от ожогов. Если какая-то часть тела обожжена, обезьяний жир—хорошее лекарство». А затем к еще большему моему удивлению он добавил: «Китайцы едят их мозги».
Чаранаравиндам добавил свой комментарий к утверждению Прабхупады: «Японцы также их едят. Они выпивают их, они пьют их через соломинки».
Брови Прабхупады поднялись от удивления:
«Обезьяньи мозги?»
«Да. Они вскрывают череп живой обезьяне, разбивают его как яичную скорлупу и затем выпивают мозги через соломинку. Я читал в журнале, как они это делают. Сейчас это стало обычным делом. Обезьяна жива, и когда вы выпиваете ее мозги, она умирает. Они думают, что для них это развлечение. Ужасные демоны».
Иногда преданные испытывают радость, рассказывая Шриле Прабхупаде кое-что о все более развращенной деятельности жителей Кали-юги, просто чтобы посмотреть на его реакцию. Я добавил к этому свою историю:
«Прежде чем я присоединился к Движению, я работал на шахте, и обычно на обед они каждый день подавали овечьи мозги. Их очень любили югославы, бвечьи мозги и…»
Прабхупада прервал меня, желая знать, были ли те овцы живые или нет.
«Нет, нет. Сначала они их убивают. Это как арабы, они едят овечьи глаза. Они считают это большим деликатесом».
Губы Прабхупады скривились в отвращении:
«Сейчас их деликатес — их собственные дети».
Прабхупада оставался на улице до тех пор, пока дождь не стал слишком сильным. Затем, вернувшись в свою комнату, он еще немного поговорил со мной и Харикешей Махараджем. Проведя некоторое время в саду в тишине и покое, он начал вспоминать о городской жизни. «Сейчас все деградирует», — сказал он, без сомнения имея в виду в частности, Нью-Йорк. «И огонь всегда горит: дангдан-гдангдангдангдангдангдангданг — гаваавааваа. Самсара-даванала — все же они думают, что они очень продвинутые. Каждый час случаются три пожара, и все же он продвинутый. Поэтому он — мудха. По крайней мере, в маленьких городах нет таких беспокойств. А в больших всегда [раздается вой сирен пожарных машин] — гаваагваа-гаваа. Не могу понять, что может быть привлекательного в городской жизни».
Я со смехом взглянул на Харикешу Махараджа: «Спросите его. Он всегда твердит нам, что Нью-Йорк — лучшее место на земле».
Прабхупада усмехнулся: «Это родина, джанани джана. Любое гадкое место, но место рождения обладает определенной привлекательностью».
Харикеша улыбнулся: «Там я полностью чувствую себя дома».
«Это естественно, — сказал Прабхупада. — Точно так же, как когда я приезжаю в Калькутту. Поэтому санньяси запрещается жить в месте его рождения; иначе возникнет привязанность. Чайтанья Махапрабху так и не вернулся в Навадвипу».
Даже когда он отдыхает, Шрила Прабхупада подмечает все. Вскоре после открытия храма в прошлом году он прошел через большие трудности, чтобы установить порядок, согласно которому стражи звонят в главный колокол, находящийся на входе в храм, каждый час. И сейчас, год спустя, он все еще слушает и проверяет, чтобы убедиться, выполняют ли они свои обязанности: «В шесть часов колокол не звенел. Ты заметил?» — спросил он.
«Я никогда не слышал, чтобы он звонил, —- согласился я. — По крайней мере, днем. Думаю, что вечером он звонит».
Харикеша сказал, что слышал, как колокол звонил в четыре часа.
Прабхупада покачал головой, его губы сжались от огорчения: «Он нестабилен. Это значит, что он — еще один лентяй. Они все лентяи».
Харикеша сказал, что прошлой ночью он застал стражника спящим, а я добавил: «Прежде, когда я жил здесь, иногда я подходил к чаукидхару ночью. Они обычно держали в руках большие копья, палки с большими острыми металлическими наконечниками на концах. И я обычно выхватывал его палку и тыкал ею ему под ребра, и тогда он просыпался: «Ой», и начинал улыбаться».
Прабхупада покачал головой: «Мы должны нанять платных охранников».