Выбрать главу
А представляю, если бы два бога, сошлись в объятьи. Скажем, два креста, то воссияла б цвета голубого ершистая шумерская звезда — восьмилучевый знак Иштор-Венеры, праобразец фигового листа, колючий символ самой первой эры и ревности — моей последней веры.
Взойди, звезда, над ложем заблистай, Усмешкой превращай великих в малых, слезой возвысь, прощеньем прокляни, качай нас в люльке своего вниманья, сверкни и отвернись, опять взгляни! Мы откачнемся от тебя, прихлынем («стремление и отступ — жизнь волны»), сердца пустеют и опять полны тобой. Так было впредь, пусть будет ныне.
В скрещенья, как в беспамятство, ныряя, слова ломая выдыханья грузом, стальными струнами звук изнуряя, калеча эпос карандашным хрустом, я сочинял души своей порядок. Все осознав, пришел к тебе, Марьяна.
Начало всех начал — ты, Матерь — Дева! Сплавляя щедро в жарком тигле чрева гордыни, горечь сатанинских рас, всю щедрость Вида воплощаешь в нас.
Назначенная превращать в материю метели мыслей и надежд смятения, сотворена не из ребра — из сердца, мир старости ты превращаешь в детство. Все — кто явился в жизнь — тобою избран, испытан сладостью твоей и болью, все — кто входил в дворцы, пещеры, избы, под кровом жил, валялся под забором, бывал от счастья и от водки пьяным, все мы сотворены твоей любовью, тебя опять мы избираем богом, о, женщина! И, в частности, Марьяна.
Но мир не однобог. Давай договоримся, мужчина тоже бог (и в частности, Сеит) — Бог — имя собирательное, в принципе: Жена и муж есть Бог! Мир и на том стоит.
Жена, я — для тебя, как Солнце — для Земли, я — время, уплотненное в ту плазму, что камень превращает в горсть золы и зелень ласково дарует глазу. То в честь мою звучали гимны-оды, и в гору вечности твои катились годы.
Отталкивай, жена, и приближай, дари неволю, раздавай свободу. Эй, ты, с Лучом на плоском дирижабле, заканчивай обзор, пиши в скрижаль: «В морозы и в любую непогоду Сеит был глиной пламенной ей, Богу. Был предан ей, был предан ею. Жаль».
IV И вышло солнце, осветило сад, Марьяна выглянула: двор проверила, И от святого духа дом проветрила. (Дух был в пальто до пят, испуган и усат). Она, накинув шаль, вплывает в хлев, здесь дух другой стоит — так пахнет снами, так пахнет палою листвой с дерев познания, гниющими плодами.
Супруг на терниях ослиных спал, над яслями вздымался пар дыханья, он инеем сурово украшал сукно попоны и другие ткани.
Раскаянье толкнуло ее в грудь, муж-плотник тяжело дышал, как Авель: змеей вкруг стана не давал вздохнуть прихваченный с работы медный кабель, — Не изменя,— сквозь сон шептал Сеит,— не изменяйте мир, оставьте днесь, земля вращается, но мир пущай стоит, каким он был и, слава богу, есть.
И чувствуя: в ней что-то происходит, Марьяна увидала на стене, как раз над яслями, под самым сводом Черту и Угол. То игра теней явила ей одной знаменье Ода.
Сеит, прости, она родит Урода, которого мы ждем с начала дней.

ОКРАИНА

ВОЛЧАТА

Шел человек. Шел степью долго-долго. Куда? Зачем? Нам это не узнать. В густой лощине он увидел волка, Верней — волчицу, А вернее — мать. Она лежала в зарослях полыни, Откинув лапы и оскалив пасть, Из горла перехваченного плыла Толчками кровь, Густая, словно грязь. Кем? Кем? Волком? Охотничьими псами? Слепым волчатам это не узнать. Они, толкаясь и ворча, сосали Так странно неподатливую мать. Голодные волчата позабыли, Как властно пахнет в зарослях укроп. Они, прижавшись к ранам, жадно пили Густую, холодеющую кровь. И вместе с ней вливалась жажда мести, Кому? Любому, лишь бы не простить. И будут мстить, В отдельности и вместе. А встретятся — друг другу будут мстить. И человек пошел своей дорогой. Куда! Зачем! Нам это не узнать. Он был волчатник. Но волчат не тронул — Волчат уже Не защищала мать…