НОЧНЫЕ СРАВНЕНИЯ
Ты как мед,
как вспомню — зубы ноют,
ты как шутка,
от которой воют,
я ничтожен, кто меня обидит!
Видел ад, теперь бы рай увидеть.
Ах, зачем тебя другие любят,
Не люби, да разве это люди…
Они ржут, собаки, до икоты,
Это же не люди, это — кони!
А когда язык ломает зубы?
А когда глаза сжигают
Веки?
Как, скажи, мне брови не насупить,
глянуть —
и остаться человеком?
И лягушкой ночью не заплакать,
я люблю тебя,
как любят квакать,
как вдова — кричать,
как рыба — плакать,
я люблю тебя, как слабый —
славу,
как осел — траву,
как солнце — небо.
Ты скупа, тебе прожить легко,
даже нищий дал мне ломоть хлеба,
как дают ребенку молоко.
Если б звался я, дурак, Хайямом,
если б я, проклятый, был Хафизом,
если б был я Махамбетом, я бы!..
Только все стихи уже написаны.
Так в горах любили и в степях,
так любили — и смеясь и плача,
Разве можно полюбить иначе?..
Я люблю тебя, как
я — тебя…
ПЕЙ
Десять лет тому,
иль сотни лет?..
Хруст салфеток,
мягкий блеск фарфора.
Все встают,
в бокалы льется свет,
на стене краснеет тень узора.
Все стоят. Все ждут:
мы молча пьем,
торопливо, жадными глотками.
Горько! И посуду — кверху дном.
Слезы — рукавами,
не платками.
…Через сотни иль десятки лет?..
Хруст салфеток, мягкий блеск фарфора.
Все встают.
В бокалах тот же свет,
жизнь не может длиться без повтора.
Все стоят, все ждут.
Сейчас, сейчас…
Сколько мы гостей к себе назвали!
Раньше вас,
я выпью раньше вас!
Пусть вино меня, как раньше, свалит!
Где-то ты стоишь
бледна, бледна.
Может быть, ты вспомнишь
наш обычай.
Пусть вокруг — они,
Но ты — одна
выше всех
улыбок и приличий;
пей, не жди,
пусть — к черту этот пир!
Одинокий миг не потревожит
новый мир.
А прошлый?
Прошлый мир
на мгновенье раньше нами прожит.
БОЛЕ
I
В феврале (да, кажется, в феврале) пустыни
превращаются в красное море. Маки.
В марте пески покрываются травами,
даже верблюжья колючка еще не колючка —
мягка, зелена, и мясистые листья росой
на изломах исходят.
В мае зной выжигает траву до песка,
и виднее овечий помет в раскаленной
пыли.
И лишь зеленый чай
на донышке пиал
напоминает мне,
чтоб я не вспоминал,
и черная вода
на дне сухих колодцев,
напоминает мне,
что мир и желт
и ал.
II
Парит коричневый орел,
приветливо качая клювом.
Я возвращен, я приобрел
вновь мир, который меня любит.
Оцепенев, глядит змея,
стесняется.
Здорово, поле!
Любой тушканчик за меня
и жизнь готов отдать
и боле.
Нет лишних в драме,
все — на сцене,
и знает доже воробей,
мир без него неполноценен.
Поддакивает скарабей.
Он ходит задом наперед,
мой жук навозный,
его любят,
его никто не упрекнет,
случайно разве что
наступят.
Спокойно здесь и без вина,
без отрицания былого.
Встречаются, как слух и слово,
сливаясь в вечность, времена.
В песках поспешности закон
увековечен черепами,
здесь понимаешь:
прав Зенон —
мы не догоним черепахи.