«В миллиардах обожжен гортаней…»
В миллиардах обожжен
гортаней.
Ревом бунтов,
кличами восстаний,
страстью изуродованный слог
выдохом ты превращаешь
в тайну.
Скажешь «холод»—
и теплом повеет,
молвишь «зной»—
и с гор сойдет прохлада,
даже ложь в твоих устах —
поверье,
и согласием звучит
«не надо…»
Слушаю
и отпускает снова:
в слабом звуке растворилось
зло,
страхами измученному слову
в плавном твоем горле
повезло.
АТМОСФЕРА
А. Межирову
Вверху —
когда глядишь с холма
на вечереющее небо —
горят воздушные дома,
построенные так нелепо.
И солнце катится с вершины
в прозрачный пальмовый лесок —
пылающее колесо
бесшумно взорванной машины.
Журча текло вино Испании
из веерно прошитых фляг,
и прострочила вязь названия
густейший зеленый флаг:
какой-то птах, а может, ляг,
в траве назойливо названивал
серебряное имя
Кванза.
Внизу —
когда глядишь с холма —
цвета бильярдного сукна,
соотнесенные однажды
навеки, с берегов до дна
с белесыми мазками Кванзы.
Квадратный парус под холмом
скользит надменно,
и на нем —
на полотне пока пустом —
иная видится картина!..
И не понять — о чем она?
Зачем? Кто знает!..
Но — была!
Плыла, светлее полотна,
ушла, невиданно бела,
холм за собою увела,
луга шинельного сукна,
изношенные имена,
туманные извивы Кванзы —
туда,
куда глядишь с холма.
Ангола, 1978.
ПОНИМАНИЕ
Леону Робелю
В парижской квартирке стены увешаны изображениями лошадей. Вырезанные из журналов, они украшают стены шкафов, зеркала, двери. Всех мастей, всех пород — рысаки, скакуны, иноходцы.
— А почему нет пони?— спросил я маленькую хозяйку.
— Пони—это не лошадь,— был ответ, и глаза девочки смотрели снизу вверх с неуверенной надеждой на спор.
Прошло время.
Странно запомнилась интонация детского ответа. Она контаминировалась с ответами других на другие вопросы, прозвучавшие задолго до встречи с девочкой. И позже.
И в другом доме стены были украшены лошадьми. Маленькая хозяйка с темпераментом табунной трехлетки…
Я гляжусь в трельяж иконный,
на меня в упор глядят,
выпирая за оклад,
непрощающие кони.
И во мне тревожно лошадь
встрепенулась
(поздновато?),
как реакция на лозунг —
познающий,
познавайся:
«Если я собой не понят,
значит, ты себя не понял,
головы еще не поднял,
миром взгляд свой не наполнил».
«В каждом человеке — лошадь,
в каждом ишаке — философ»,—
ухмыляется дикарь,
сам —
непонятый Декарт.
В мастерской на Монпарнасе,
в гулком центре Помпиду,
появлялся на Пегасе
попартистам на беду
кряжистый чернец в панаме,
привставал на стременах,
к свежему холсту штанами
приставал смурной монах.
Я не знаю, может, кстати
вымученность новой тайны
на заду унес создатель —
бородач лиловоштанный.
Слышен страшный крик погони?
догоняют эпигоны,
кони, что такое пропасть?
Робость!
«Наши полотна — мира белье.
Мир отворачивается:
не мое!
Что интересного
в грязном белье?
Лучше —
пончо, плед или шаль!»
Мир согласен с художником Шевалье,
но встает на дыбы мазила Шеваль.
Невеселая лошадка
переполнена собой,
тяжкотело,
грубо,
жарко
мчит над пропастью ковбой.
По кольцу Больших бульваров —
гром, копытная пальба,
реет пончо Боливара,
полосатый плед отброшен,
мни себя зеленым полем,
утрамбованная площадь,
знаешь,
что такое пони?
Недопонятая лошадь.