Появляется странный странник в городах и весях всегда со стороны неведомой. И не найти ему обетованную, где бы грех его не шел за ним. Может, это — Калмыков?
…В светлую полночь залетел на мой балкон темный, мохнатый турман. Теперь сидит, нахохлившись, белоглазый, на сундуке со старыми книгами и улетать не собирается. И кукурузу не клюет, и воду из плошки не пьет.
Кувыркаются в полдневном ослепительном небе белые, палевые сизари — он равнодушен. Глаз не поднимает. Складывается впечатление, что ему не интересен наш мир, усложнившийся в результате тысячелетних опытов синтеза. Мир, где рядом с розовой сиренью цветут фиалковые розы, мир, описанный красками голубыми и чернилами красными.
Даже на белоснежные Пестрые Горы мои не смотрит вороной голубь, хотя каждая из них не хуже оливкового Арарата. Вернулся из долгого отсутствия птих. Сидит и думает.
ЕВА-АНГЕЛИЕ ОТ БЛУДНОГО СЫНА
…Слепил Саваоф из глины мужчину Адама
и совоокую деву, а именно, Еву слепил;
два яблока сунул под платье —
две сладкие груши,
а, если быть точным предельно,
она волногрудой была,
…Она развращала Ромула,
вконец развратила.
Она убедила его: гениальность — крамола.
С упорством помора
он волны ее пересилил,
громила,
он пел ей о пенистом море,
припев его песни унылой —
аморе, аморе, аморе!
(Название мыла?)
На зов Афродита
из пены густой восходила,
и дети ее,
а в конце — борода Черномора.
…Сорок четыре жатвы он прожил,
она — тридцать три окота.
История их — дело прошлое,
вспоминать неохота.
«Черный лебедь в белой стае…»
Черный лебедь в белой стае
массе противопоставлен,
будто стаю созвал на митинг
и оправдывается: «Поймите,
дорогие мои сородичи,
не по умыслу злому черен!»
А в это время в стаде вороньем
слезно кается
белый ворон.
С точки зрения гения,
согласно его прозрению,
перекрасить всех —
разом решить все вопросы:
все лебеди —
вороные!
Все вороны —
альбиносы!
Но, согласно закону природы
(«в племени — не без урода»),
появятся в новых выводках
по выродку,
и в силу отчаянья
все —
сначала:
белый лебедь в черной стае,
черный ворон в белом стаде…
Налей-ка, отче, синего чаю:
Истину разоблачаю.
Истина всегда нелепа —
алый ворон, желтый лебедь.
«О люди, земля — это блюдо!»
(из откровений Блудного сына)
…Был в его речи маленький дефект:
он «ч» не выговаривал.
И что же?
Он точно излагал, а получалось
тошно.
Не тот, вы понимаете, эффект.
«Я — личность»,— возгласил,
а вышло — Лишность.
«Все — в полотне, он — в рубище из ситца,—
подумала толпа,— и, вправду, лишний».
Решили сообща
его лишиться.
В жестоком Лишь — не толика,
но только!
Сам породил в толпе императив.
Он объяснил им што-пошто,
а толку?
Все шли за ним,
злобясь: «Опередил».
Он испытал ступени унижений,
Злосчастный звук — причина тех
лишений.
Бродил без имени, но узнавали,
в степях пинали, жгли на сеновале
и распинали где-то на Синае,
а, потеряв из виду, озирались,
еще не принимая ирреальность,
молили звери, человека звали.
Он уходил все дальше,
с каждым шагом
себя к ним непонятно приближая.
…Идя на крест: «Земля суть в форме
шара»,—
он успевал записывать в скрижали.
С креста срывался, убегал и снова
к ним приходил устало
днем весенним,
гусиный от привычного озноба,
Придумали названье («Воскресенье»)
его периодичным возвращеньям.
Привычно предлагали чашу кофе,
и, передав привет от Саваофа,
согревшегося грешника вели
брать штурмом неприступную Голгофу,
К распятию привычно притыкали,
садились на опилки, отдыхали
и слушали неправильную речь,
вполне прилично затаив дыханье.