Трансформация огня

А он с креста вещал свое обычное,
не проповедь — заученная лекция,
язычники внимали безъязычно,
в них тыкались заочные рефлексы.

«Толпа — основа, личность —
только флексия,
а правильней — предлог
толпе развлечься, —
подумал он,—
когда опять я буду,
не позабыть бы поменять трибуну».

Забудет.
Ночью он срывался снова:
и уходил в бега по мерзлой тундре,
и белые арктические совы
крылами грели, когда было туго.

Запутались в ногах пути-дороги,
в синь рек он окунал ладьи-пироги,
и на прицел варяжин брал его.
«О, блюдный сын» — он называл его.

Бурана космы по полю мели,
и люди черные его вели
к кресту пылающему: «Обогрейся,
сын Блю и Блюда —
неба и земли».
…Брел налегке, забот в суму не брал,
(«грехи где оставлял? в исповедальнях?»)
Но почему сутулишься, мой брат?
Легли морщины на анфас медальный.
Пора и мне в дела твои вмешаться:
рефлексовать толпу заставить хочется.
Толпа, скажите, каково —
лишаться?
Вы чувствуете драму
одиночества?
Распнув его, что, кроме облегченья
и ощущенья некой пустоты,
вы чуете в себе? Вы — облачение
его гусинокожей наготы.

Он забивался в гущу бытия,
в чащобы сумеречного былого,
чтобы согреться.
Может быть, и я
костры тепла в толпе раздую
снова.

Я вижу, он опять бредет,
сюда же.
Тропа его
в траншею превратилась,
по шею погрузясь, идет, судяше
грехи свои,
а нам даруя милость.

«Предтеча,— позову его,— предтиче,
первоучитель, время возродить
жизнь в скопищах!»
И он ответит тихо:
«Что жизнь? Всего лишь — повод побродить».