Мы привыкли даже работников искусства
величать именами философов. Ходит ко мне
один разносторонний артист. Катается по
сцене на роликах роли, то хорист, то солист,
а то и музыкант — Гегель миманса, Конфуций
танца и еще какой-то музы Кант.
Почему обязательно Кантом
должен выражаться гений?!
А я, не боясь, назову талантом
не баритончика с бархатным бантом,
но — сварщика (мастера автогена),
водителя, кочегара и банщика.
Я бы народный запас гениальности
распределял
по специальностям.
Слетаются черные мантии.
…Незаменимых нет, нам говорят,
и на кострах алхимики горят.
Химичишь, говорят, ты это брось,
все химики — едины,
а ты — врозь.
Любим судить инквизицию
ученых в судейских мантиях,
но приглядитесь внимательно
в черты президентов и вице,
озарены вдохновением
божеским?
Или кострами?
Бродят в работах гениев
мысли-кастраты!
Почему? Потому что
На каждый крик: «Понимайте!»
Слетаются черные мантии.
На вахте науки круглые
сутки
служба рассудка?
Нет, предрассудка!
«Ладно,— светило в усмешке
окрысится,—
Вечный двигатель? Дать ему Нобеля».
Ну, что же,
в эпоху бензинного кризиса
самое время вернуться к вопросу
перпетуум мобиле.
Распределить по труду и по совести,
каждому дать по какой-то способности,
дать по таланту!
Пусть по талантику.
Всем африканцам —
по горсти снега!
Я б раскидал по пустыням
Атлантику,
Чтобы за каждым барханом синело.
Да, я — человек не от мира сего,
«сей мир»— суть мирок,
шепоток,
волость,
Гений всегда был
от мира
всего,
полностью.
. . . . . . . . . . . . .
Я — массажист, сложенья нормального,
головой не маюсь,— никакой мании,
лицом не урод и, тем не менее,
требую слова от имени
Гениев.
Будущее обретается в гениях,
на нас поставило провидение,
будущему в гениях страшно:
«Буду еще» бубнит Вчерашнее.
На каждый крик: «Понимайте!»
Загадок, в сущности, не осталось,
разве что в журнальном кроссворде.
Голая истина на пьедестале,
так что не спорьте.
Светило качается в теплом кресле,
зрит свою истину, болтая ногами,
ему в той красотке одно интересно,
то, что она нагая.
А я —
надежд осуществленье,
прожекторов сумасбродных слепок,
вещественных до удивленья,
до восхищения нелепых.
В проступке, в преступленье,
в поступке божеском,
в подвиге,
и в подлости —
в любом зигзаге мироздания
отражено мое сознание,
ведь только понятое —
подлинно,
пойми себя, пока не поздно.
Сознанье — это сонмы знаний,
сомненье соткано из мнений.
Все гении стоят за нами,
и брошенные в них каменья,
плевки, косые взгляды,
бомбы
в нас попадают.
Вам не больно.
Итак, считаю:
для разговора
годится быль и любая небыль,
а если нет предмета спора —
истины нету.
Нет Евы и Яблока,
есть только Змей,
я тоже ничтожен, хоть вам и не верится,
мне кажется, прав астроном Птолемей —
земля неподвижна,
а солнце вертится.
Шар, говорите? А если вдруг
это вовсе не шар, а круг?
И лежит он на трех китах,
богом скинутый нам пятак?
Что движет нами?
Какой девиз?
Наш вечный двигатель —
шальная мысль!
(…Философ спит. Ему приснилось лето,
и евы голые в немыслимых ролях.
А лысина, мохната по краям,
склонилась на плечо,
как эполета.
А вдруг проснется?
Выйдет на крыльцо,
задумается о судьбе планет.
И звезды полетят в его лицо!
А, может, нет).
Комментарий нашего корреспондента:
— В пылу полемики высказано предложение о том, что Земля плоская. Гипотеза далеко не новая, уже бывшая предметом обсуждений. Одни по этому поводу говорят одно, другие — другое.
Кто из них прав?