Т.Х.: Ты вошел внутрь?
Д.Б.: Нет. Я – нет. Я пилот. Сначала пустили дронов, потом вошли десантники.
Т.Х.: И? Что они нашли?
Д.Б.: Что… Мертвых. Всех, кто был на борту… Все умерли. Давно. Не выдержали экраны корабля, люди умерли от облучения. Почти полные запасы еды и воды. Кислородные нагнетатели в порядке… И семьсот трупов. Понимаешь?.. Я хочу сказать… Не знаю… В глубоком космосе, без надежды на помощь. И ни одной подходящей для высадки планеты на парсеки вокруг. То есть, у них вообще не было шансов, вот я о чем, понимаешь? Но они не знали, и полетели… Вот это мы и называем могильниками, Том.
Т.Х.: Это страшно, приятель.
Д.Б.: Да уж. Прикинь… Семьсот трупов. Это очень много.
Т.Х.: Да… Как поступили с кораблем?
Д.Б.: Как обычно. Существует протокол. У разведчиков нет мощностей и ресурсов для буксировки таких объектов. Собрали все документы и информационные носители, заложили заряды… Все.
Т.Х.: Братская могила…
Дальше – тишина. Я вышел из рубки. Налил водки. Перед глазами тьма, огромный примитивный корабль «Двина», замерший в 23 секторе, а я даже не знаю, где это. Внутри мертвая надежда в количестве семисот штук, плюс сколько там было экипажа и обслуживающего персонала. Тишина на записи длится ровно час-сорок пять. Я забыл выключить функцию записи.
Я не был прилежным студентом, но о студенческих временах вспоминаю с нежностью и трепетом. Бета-Массачусетс, рай и ад, свет и тьма, девчонки и… еще раз девчонки. Брюки с бахромой, джинсы с металлопреновой нитью, длинные волосы, марихуана, бусы, колокольчики и Мао. Ну ладно, последнее не про меня, никогда не заморачивался на этой ерунде. Я выглядел, как типпи, иногда тусил с типпи, но не был типпи. Я был студентом-раздолбаем, классическим недотепой из братства Сигма-Кси. Славные денечки. Настолько славные, что кое-что вошло в анналы истории благодаря нашему славному брату Дьякону и его «В.Л.О.Б.» – «Великой Летописи Огненного Братства». Наше Сигма-Кси в конце концов распустили. Потом, правда, снова собрали, но уже после того, как мы похватали свои дипломы и были депортированы с планеты к чертовой матери во взрослую жизнь. И после того, как раздутого от ботокса президента объединенного человечества Кшешинского бездарно отправили в изгнание вместо того, чтобы четвертовать, сечь плетьми или, в крайнем случае, скормить собакам. Так вот, был суд братств, на котором Сигме дали второй шанс и назначили испытательный срок, – я скачал запись этого цирка из консольной сети. Было смешно, тем более что, судя по лицам нынешней братвы, они немногим лучше нас. Наверняка, парням пришлось научиться получше прятать выпивку и наркотики, встречаться с чиксами за пределами студгородка, и вообще, на какое-то время уйти в подполье. Само собой, это сделало их жизнь еще интереснее.
Еще пара мыслишек в том направлении, и я пущу скупую мужскую слезу прямо в бокал с шикарным тридцатидвухлетним виски с Дункана. «Стрелок Шарп», одна бутылка стоит больше моей машины. И в плане денег, и в плане качества. Это еще один повод заплакать. Каждый глоток, как коктейль амброзии и небесного огня. Никогда бы не смог позволить себе такую выпивку.
Этот виски, этот дом (про него – позже) и, отчасти, эти воспоминания принадлежат моему старинному корешу, Рудольфу Энрике Баррозу. Человеку, с которым мы когда-то прошли огонь, воду и медные трубы, а теперь даже по консольной сети не часто общаемся. Отчасти именно поэтому, из-за этих вот постыдных порывов расплакаться над трупом своей славной молодости. Ведь если вдуматься, больше нам обсудить нечего, ничего стоящего в нашей жизни не происходит, и как только мы сворачиваем со слезливой темы, откуда-то выползают фьючерсы, инфляция, вбросы на выборах, налоги на недвижимость и мучительные паузы в разговорах. И хотя все это классные темы для моих статей, но они совершенно не подходят для трепа со старым студенческим другом. Поэтому мы видимся крайне редко, а когда видимся, стремительно убираемся в хлам всем, до чего успеваем дотянуться. Быть взрослым – грустно. Это, впрочем, не мешает мне пользоваться карт-бланшем в любом из отелей Баррозу. И считать его своим лучшим другом, одним из двоих. Как-то так получилось, что сами мы со временем испортились, а наша дружба – нет.