Чтобы подобные браки не заключались фиктивно, банкиры должны были регулярно доказывать семейный статус делом. За этим следила баночная налоговая служба, с удовольствием вникая во все влажные нюансы. Налоговой баночники побаивались – это был самый зубастый филиал «TRANSHUMANISM INC.»
Когда папа звонил – обычно раз в две недели – это тоже было связано с налоговой. Но Маня не обижала папу таким предположением в разговоре. Вместо этого она заранее готовила для него вопрос про банкирскую жизнь. Иногда папа отвечал. Иногда нет. Иногда просто смеялся.
В этот раз Маня тоже заготовила вопрос заранее, и он был совсем простым. Когда папа расспросил ее про учебу и подружек, Маня сказала:
– Папа, послушай, вот есть одна вещь про вас, банкиров, которую я не понимаю.
– И что это, милочка?
– Вы ведь заправляете всем на планете. Вам принадлежит все, гомики вас слушают, – так почему вы боитесь этой налоговой?
Папа засмеялся щедрым серебристым смехом.
– Милочка, мы эту налоговую боимся… Ну, скажем лучше, уважаем – именно потому, что она тоже принадлежит нам. Почти все деньги в мире наши, правда. Но мы собираем с себя налоги, а вы за них работаете. Вы поддерживаете в хранилище температуру, влажность и так далее. А самое главное, вы строите… Вернее, обслуживаете машины и сети, создающие наш мир. Вещи, которые мы видим. Миры, где мы существуем. Все это приходит к нам по проводам. Мозг в банке сам не подключит к ней провод, нужны живые пальцы. Ваши пальцы. Мы за них платим…
– А зачем банкирам живые жены? Зачем настоящие дети?
– Как раз для того, милая, чтобы два мира были прочно связаны. Чтобы у нас были крепкие надежные корни среди людей… Подумай, что случится, если все деньги будут только у банкиров? Найдутся умники, которые захотят их отменить. Или отнять. И как мы будем отбиваться из банок? А попробуй отними денежку у мамы… Понимаешь?
– Да-а…
Папа умел объяснять доступно. Денежку у мамы трудно было даже выпросить. А уж отнять…
Лишних денег в семье не было.
Папина помощь уходила на лицей и содержание московской усадьбы, которую невозможно было ни нормально продать, ни толком отремонтировать – сплошное, как говорила мама, гниение бревен.
С улицы все выглядело пристойно, особенно если просто проехать на лошади мимо – или слезть с притормозившей на минуту лицейской телеги. Зеленый дощатый забор был ровным, гипсовый лев у крыльца катил белый шар лапой в вечность совсем как в лучших домах (ну, почти – на второго льва при постройке не хватило средств), фальшивые полуколонны на фасаде сияли свежей побелкой.
Но стоило приглядеться, и заметны становились следы захудалости (это выражение Маня услышала на Истории Искусств), куда более унизительной, чем простая мелкобуржуазная бедность.
Гипсовая тумба подо львом была желтой от собачьих отметин. В дождь сразу за крыльцом начиналась слякоть – и Маня даже снимала иногда дорогую обувь, чтобы допрыгать от телеги до ступенек, а если дождь был сильным, так и подворачивала сарафан. Штукатурка на фасаде в нескольких местах отмокла и отвалилась. И, хоть дранка была кое-как замазана краской и известью, дыры казались Мане кричащими о семейной бедности ртами, на которые оглядываются прохожие… Как говорили на Истории Искусств, самое неловкое в дворянской захудалости – ее претенциозность.
Собственно, и дворянами семью можно было назвать только с натяжкой: минимальное число холопов, за которое их производитель, «Иван-да-Марья Лимитед», выписывал надлежащую грамоту, набиралось, только если сложить усадебных служек с сибирскими теткиными хелперами. Но баночный статус папы снимал все двусмысленности. Близость больших денег как бы озаряла семейное неустройство романтическим сиянием, превращая его в артистичную неряшливость.
Но все равно Маня старалась не водить внутрь усадьбы богатых лицейских подруг. Подобающая дворянской семье роспись по штукатурке была только в гостиной, выходящей окнами на улицу, в ее комнате да в маминой спальне. И то рисунки были не оригинальные – копии всем известной канонической классики.
Электричество тоже было только в передней части дома. В остальных комнатах стены были из крашеных бревен, гостевой нужник был холодным, а усадебные службы (сарай и совмещенная с конюшней холопская, где жила пожилая лошадка и два холопа-битюга) освещались дешевым керосином. Маня оправдывала это перед подругами тем, что у керосиновых ламп, как ни парадоксально, карбоновый отпечаток меньше, чем у электрических. Подруги понимающе улыбались.