Сорвать все покровы с души и предстать той, кто я есть на самом деле, перед миром. Уйти, упасть, уснуть, умереть. Сгореть, воскреснуть и воспламениться в архаической вечности нашей любви… Нашей испорченной и безумной любви…
Симфония безумия Грига о пещере горного короля перекрывала в моей голове заунывные мотивы Сарабанды, разлившейся вокруг нас. Она кружилась и неслась все быстрее, и в ее звуках слышался такой тихий, ушедший в глубь веков и столетий голос почти полсотни лет назад почившей принцессы пустынь — Дизары.
‘Он приучит Вас к боли и свяжет ее со своим присутствием, и Вы сойдете с ума, умоляя его о причинении большей боли, чтобы чувствовать его ближе. И ближе. И процесс деградации и падения будет вечным…’
Сейчас напророченный весьма успешно процесс падения и деградации не казался таким уж ужасным. А последнее испытание не вызывало во мне агрессии и желания бежать прочь. Раскаленный воск стекал со свечи по ложбинке моей груди, по животу… Каждый раз я вздрагивала от нового ударявшего по нервам ожога. Спорю, моя кожа даже краснела и пузырилась, но внутри меня пульсировал невыносимый огонь вожделения. От каждой последующей капли воска я закипала все сильнее каждым нервным отростком и импульсом своего тела. Теплая составляющая свечи стекала по моей шее, и, мучительно прикусив губу, я чувствовала, как этот жар ползет по груди. Застежка моего черного бюстгальтера была впереди, и вскоре я почувствовала, как ее расстегивает холодная рука. Воск стекал по соскам. Еще закипавший, огненный. Я вся обратилась в томление, закусив губу и мысленно желая продлить пытку. Огонек свечки ласково ползал по моим рукам и ногам, коленям и запястьям. Потом сквозь кружевную сетку на глазах я увидела свечу, склоненную к моей груди. У него не было ни порогов, ни стоп-слов, ни намеков на принципы морали, и только сейчас, войдя во вкус, я ощутила, как мне это нравится. Соски затвердели от мучительно обжигающих касаний огня, и я почувствовала, как опаляется, словно простреленная током, обожженная кожа. Чувствуя себя шлюхой, для которой вообще нет и не будет спасения, я взяла его руку со свечой в свою и направила по животу вниз. Однозначно, какое-то чудо было в том, что при касаниях кожи открытым огнем я получаю легкие ожоги, но не воспламеняюсь сама, но эти нюансы меня особенно не волновали. Мне же на руку. Алая полоса осталась на животе. Владислав остановился, не планируя продолжать.
— Давай. — Тихо прошептала я. — Ты же хотел меня наказать. Причинить боль за причиненную боль тебе. Пожалуйста. Ниже. Умоляю…
— Да ты спятила. Каждый раз, когда я что-то начинаю, мы приходим к тому, что ты желаешь чего-то более противного и омерзительного, чем-то, что я с тобой делаю. — Он покачал головой, уже убирая свечку от меня куда подальше.
— Пока играет Сарабанда. — Я перехватила его руку со свечой и крепко зажала в своей, сквозь повязку, все еще лежа на том самом памятном алтаре, установив глазной контакт. — Стреляй прямо в сердце, только не отводи глаз. Смотри мне в глаза, и я тебе все позволю. Какой бы грязью нас снаружи ни назвали, мне плевать. За каждый плевок в твой адрес я любому вырву сердце. Пока горит свеча, любовь моя. Жги…
Сарабанда стала громче и потонула в моем крике оргазменной боли. Огонь, коснувшись моего открытого и влажного лона, обжег меня с такой силой, что следом за этим сотни острых железных иголок впиявились в череп, одновременно с этим высвобождая пламенное сердце внутри меня и оставляя немыслимые по уровню болевого порога ожоги. Конвульсии боли и удовлетворения, казалось, сотни раз выгнули меня то в одну, то в противоположную сторону, пока я, обнаженная на алтаре, как девственница на заклании, вся пульсировала, не сдерживая мучительные крики, извиваясь в его руках, крепко вжимавших меня в холодный камень. Еще немного подразнив меня, прогулявшись вверх и вниз вдоль моей агонизирующей вагины, свечка погасла, а руки моего бывшего, настоящего и будущего мужа, пройдясь по всему моему телу, равномерно растерли по нему теплый воск.
— Ты превзошла себя, предложив то, чего я даже не хотел с тобой делать, пока ты меня не заставила. — Прошептал Владислав мне на ухо. — Теперь я уверен в том, что больше ты никогда меня не оставишь. Ты доказала свою верность, причинив себе гораздо большую боль, чем я желал тебе причинить. Так что хватит с тебя испытаний. Бери мою кровь и идем в ванную. Вместе.
Напоив меня своей кровью, таким образом излечив все ожоги, граф взял меня на руки и понес в ванную на девятом этаже, в чем мать родила, обессиленную настолько, что даже рука моя на его шее повисла безвольной плетью, абсолютно не удерживаясь, а голова отказывалась сохранять вертикальное положение самостоятельно, ежесекундно склоняясь на прохладное даже сквозь одежду плечо вампира.
— Знаешь. — Я тихонько рассмеялась, вцепившись ладонью в его плечо. — Ты же слышал наш разговор с Ноланом. И слышал, что я думаю. Тогда, у него в кабинете, после одного из выматывавших ночных кошмаров о тебе я подумала, дословно цитируя: ‘Доктора не умеют снимать грязные ботинки перед тем, как входить в стерильное помещение. Не умеют не оставлять грязных следов в человеческих душах.’ Но после ожогов под Сарабанду я тут подумала, что моя, так скажем, человеческая душа — тот еще грязный след для души земной. Я боялась, что меня запачкают своими советами психоаналитики, поэтому про мое к тебе отношение даже и не упоминала. А на деле — посмотри на меня. Умоляю моего мастера жечь меня там, где горю и теку по нему так, что мне крышу напрочь срывает. Кому расскажи, так слушатель сразу почувствует себя вымазанным моей грязью. Ирония. Против чего боролась, на то и так тебе и надо…
— И почему столько лет живя здесь, а не там, человеческие стереотипы для тебя все еще имеют какое-то значение? Неужели, ты, упаси тебя черти, чувствуешь еще себя ущербно и постыдно перед тупым сбродом биомусора за то, что с тобой единственный и законный супруг делает, ибо имеет право, как поощрять, так и наказывать?.. — Он приподнял одну бровь и выразительно посмотрел на меня.
— Не то, чтобы косые и осуждающие взгляды достали; не то, чтобы, потому что я в мире простых людей родилась, — просто со стороны смотрю на нас и вижу через кровь из глаз. Думаю, так нас и каждый смертный видит. Поэтому сразу начинает люто меня ненавидеть именно за это. За то, что я — не человек, а дичь. — Я уже закрыла глаза. На его плече было так мирно и уютно, что веки сон смежал сам, без особого моего на то согласия.
— Хватит разговоров. Отмою тебя от воска и ляжешь спать. Никаких отговорок. Ты устала, птичка. Я буду следить, чтобы твой сон был покоен…
Возражения, однозначно, не принимались, поэтому вскоре я полусонно шагнула в ванную, руками опираясь на кафель с алыми парусами, а затем попала под власть безмятежных струй душа…