— Уходи. — Рявкнула я и не узнала свой голос. Холодный, стальной и чуждый, он трещал, свистел и противно дрожал в воздухе.
— Хотел бы я, чтобы стало легче, но не могу. Так всегда было. Из жизни в жизнь ты страдаешь из-за моих поступков. Прости, Лора…
Он вышел. Спиной я чувствовала его отсутствие. Что ж, пусть катится клубочком. С глаз долой, из сердца вон.
Первым вырвался горловой крик, потом — рычание, потом, без сил опустившись на пол, пришли слезы. Тело не слушалось, извиваясь и заставляя меня саму ненавидеть себя за то, что он — моя доза, которой не хватает сейчас.
А губы тихо шептали и напевали добрую рождественскую песенку, что часто пела мне мама, еще с колыбели.
— Сегодня с нами Рождество, и мир наш ожидает тайны, затихнув в инее хрустальном, мне он подарит волшебство… Я ожидаю в час чудесный, чтоб устремиться взглядом ввысь, ответа на мольбы над бездной, вернись ко мне, прошу… Вернись…
Через пять часов беспрерывных рыданий я заснула беспробудным сном… Перед сном еще раз напомнив себе, за что возненавидела религию. Может быть, падшие существа вроде меня и не заслуживают счастья, и антигероям не положен счастливый конец, но это Черное Рождество стало еще одним поводом напомнить себе, что вера — шлак. В тот день, когда тебе положено чудо, у тебя забирают твое единственное счастье. И не остается ничего. Больше ничего…
Несколько дней пустоты и тишины, лишь мерное тиканье настенных часов, оповещавших о том, что если я их еще слышу, я жива… Близился полдень. Именно сегодня мне предстояло встретиться с двумя людьми, двумя важными по статусу людьми, а у не-мертвой болела голова, сердце и весь организм.
Часто утоление жажды помогает поднять настроение. В робкой надежде на это, я встала с постели, надела свои пушистые зеленые тапочки и, потуже стянув болотного цвета халат пеньюара поясом, прошествовала в небольшую кухонку на шестнадцатом этаже. Открыв холодильник, я вытащила пакет донорской крови, которых здесь, к слову, хранилось невероятное количество, и, вспоров его когтем, налила фужер до краев. У меня не было ни сил, ни желания охотиться. Да и с течением времени начинаешь довольствоваться малым. Кровь из холодильника вместо теплой артерии, наличие кулона вместо мужа… Дикое желание рвать людей в клочья и несдержанность в поглощении крови новичка постепенно утихли через два месяца, научилась я сносно переваривать кровь из пакетов — через три, азарт и желание травить жертву уходили прямо сейчас. Оживший труп на ножках уже ничего не интересует. Даже собственная жизнь. Посмотрев на дно фужера, я улыбнулась. Когда-то я убила двадцать шесть человек в церкви. Полгода назад. Сейчас бы у меня не хватило на это ни куража, ни подавно — желания… Приняв очередную дозу кровавой Мэри (хотя, как знать, может, это был Джон?), я почувствовала себя немного лучше, но пульсация и ноющая боль из груди не исчезли. Мое сердце уже достаточно давно перестало биться, но все еще, увы, не забыло, как болеть и страдать. Никому не нужный, никчемный орган. Я покачала головой.
Картрайт зашел за мной в половине второго. Он что-то нудно и долго рассказывал, разостлав передо мной кипу бумаг. Это было так интересно, что увольте меня кто-нибудь из королев… Я кивала головой, делая вид, что слушаю, но апатия побрала меня ко всем чертям. Кроме как спать и спать, и спать, и спать до тех пор, пока все снова станет хорошо, я ничего не хотела. Вернувшись в спальню после трех часов беседы, я открыла шкаф и выбрала неброское закрытое сиреневое платье без рукавов длиной до колена и серебристые туфельки на маленьком каблуке. Волосы я забрала в высокий хвост и водрузила на голову бриллиантовую диадему. Так посоветовал Картрайт, сказав, что королева должна носить отличительный знак…
Поспешно влетев ко мне в комнату и извинившись за то, что не постучал, Роберт воскликнул.
— Ваше Величество, мсье де Обер прибыл. Он ожидает Вас в комнате приема на четырнадцатом этаже.
— Хорошо, Роберт. Доложи ему, что Ее Величество уже спускается.
Дворецкий поклонился и выбежал из комнаты, в очередной раз заставив меня подивиться его скорости и услужливости.
Последний раз окинув свое отражение в зеркале грустным взглядом, я встала с кровати и вышла в коридор. Спускаясь по лестнице, я каждое мгновение напоминала себе держать голову высоко поднятой, а спину ровной, как острие меча…
Барон де Обер оказался стареющим и седеющим типичным аристократом в черном фраке. Его внешность оказалась нисколько не примечательна: сильно выдающиеся скулы, пустые, почти бесцветные, будто бы рыбьи глаза, широкий нос с горбинкой и усы. Телосложением французский барон обладал худощавым, но его фигуру заметно портил выдающихся размеров живот. Плечи низко опущены, взгляд, устремленный в пол и лицо, выеденное оспинами. Видимо, пока еще был человеком, он переболел этой страшной болезнью, оставившей свое уродливое клеймо на и без того не слишком отличавшемся красотой лице…
Барон приподнялся с места, завидев меня, поклонился и с пылом поцеловал мою руку.
— Мадам Дракула, это честь для меня. Примите мое искреннее почтение и уважение.
Я слегка склонила голову в ответ на его пламенную тираду и села за письменный стол напротив де Обера.
За течением разговора я обратила внимание на бумаги и папки, в определенном порядке, аккуратно до уровня педантичности разложенные на столе. На корешке папок каллиграфическим почерком была выведена цифра две тысячи четыре. Комнату-кабинет приема от двери до окна вдоль стены занимали стеллажи с архивами. От нижней до верхней полки на них ютились архивные папки, датированные с тысяча шестьсот сорок пятого по две тысячи третий год. Древние, ветхие и выцветшие, подписанные углем от семнадцатого и восемнадцатого века. У тех, что выглядели новее, относившихся к девятнадцатому и началу двадцатого века, дата была проставлена пером с чернилами. Папки последних лет с не успевшим истрепаться и пожелтеть белоснежным корешком были подписаны гелевыми ручками. Уголь, чернила и гелевые ручки черного цвета… За последние годы и века несколько раз сменились орудия для письма, но что осталось неизменным — почерк, который датировал папки. Изящный, витиеватый, в меру ровные буквы с легким наклоном. Почерк человека, привыкшего контролировать все в своей жизни, даже себя. И всех. Правда, иногда буквы соскальзывали со строки и прорывали бумагу. И это тоже было о нем. Когда он выходил из-под контроля и выпускал из себя зверя в окружавший его мир, рвалась не только бумага, а гибло все вокруг. Мой ласковый маньячный зверь. Психически неустойчивый, но в спокойное время такой любящий и прекрасный. А прекрасный всегда. Даже в приступе гнева. Я поймала себя на мысли, что уже несколько минут мой взгляд контролируют цифры на корешках папок, и я не слушаю барона де Обера. Я смотрела на аккуратно выведенные символы на бумаге, и как это удивительно и одновременно ненормально, даже они причиняли мне боль и мешали дышать. Четыре века он записывал все, каждую деталь, каждую сделку и отчеты о продаже. Вот уж воистину титанический труд. Так он контролировал зверя в себе, уходя с головой в работу? Или же ему нравилось держать под контролем процесс государственных дел? Может, это вообще было хобби? Что ж… Не имея возможности спросить, вряд ли найдешь ответ на вопрос…
Силой заставив себя оторваться от цифр, заволокших туманом мое сознание, я кинула взгляд на барона де Обера.
— Я собираюсь купить замок и поместье Соверен, Мадам Дракула. — Слегка сухо, с нотками требовательности и желанием заставить меня играть по его правилам, произнес мужчина.
Я развязала ленты папки, датированной августом две тысячи четвертого года, уютно примостившейся на краю стола и вытащила бумаги, относившиеся к Соверену: так называемая купчая, краткая сводка достоинств и недостатков поместья, а также территориальных размеров поместья и замка, и окинула быстрым взглядом сведения.
— Мсье де Обер. — Я медленно подняла на него глаза, отрываясь от бумаг и, прищуренно глядя ему в лоб, намеренно заговорила с ним на французском. — Исходя из статистических данных, представленных в бумагах, можно сделать вывод о том, что в поместье ‘Соверен’ благодатная для посевов почва, которая, по итогам годовых подсчетов, дает урожай, равный тройному объему, производимого здесь, в округе Васерии и некоторых других безымянных деревень Трансильвании. Валовый доход за год в Соверене, практически в единственном поместье на наших территориях, а, возможно, и на территориях всего нашего мира, превышает расходы и затраты на посевные, крупный рогатый скот и уход за ними. Превышали, пока предыдущий владелец трагически не погиб. Такая земля, вне всякого сомнения, пользуется большим спросом, и почему Вы решили, что именно Вы достойны владеть ею? Я смотрю на Вас и вижу, без обид, аристократа с идеальными белыми, не познавшими за всю жизнь работы руками, поэтому не вижу перспективы, в которой Вы трудитесь на благо поместья. А даже если бы я и захотела его продать, Вы должны себе отдавать отчет в том, что если достойного претендента не найдется, я буду продавать поместье по принципу аукциона. Кто больше даст, тот и получит свой желанный приз. — Я с улыбкой бесстрашно посмотрела в глаза вампира. Не прошло и получаса в его обществе, а он, по необъяснимой причине, начал меня невыносимо раздражать, и единственное, чему бы я могла обрадоваться сейчас, так это возможности избавить себя от его присутствия. Однако, мне нравилось играть в правительницу, оперировать терминами, и я забавлялась, глядя на его погоню за наживой. Такое шоу, вне всякого сомнения, стоило того, чтобы досмотреть его до конца.