С первого взгляда становилось ясно, что лежавший на каталке был мертв, так почему медсестры с таким опасением переглядывались? Почему следили за тем, чтобы их никто не услышал? Они ведь говорили очевидное? Или все же нет?.. А, быть может, в слово ‘мертвый’ вкладывалось иное значение? Я была сбита с толку.
После происшествия часть персонала была освобождена от работы, включая меня. Я слонялась из угла в угол, не находя себе применение. Возвращаться в гостиницу не было никакого желания, платить за ночь дополнительного проживания тоже, поэтому я осталась на ночное дежурство. Пролистав несколько карт пациентов медленно и лениво, я сложила их в ровную стопку на столе в ординаторской и опустила голову на сплетенные пальцы рук…
Из-за пережитого стресса я отключилась надолго и пришла в себя, когда больница уже опустела.
Я потерла глаза, окончательно проснувшись. На глаза мне попалось злополучное меню, которое оказалось на столе прямо у меня под рукой, вызвавшее днем бурный ажиотаж. Цифры на листе бумаги не давали мне покоя. Шестьдесят шесть, шестьдесят пять, пятьдесят девять, пятьдесят семь, пятьдесят четыре и пятьдесят два…
Ночь вступала в свои права. Путь на четвертый этаж мне был заказан приказом заведующего больницы. Но кто будет следить за исполнением приказа, если Алан Стэнфилд уже наверняка мирно спит в своей постели, а единственным, кто остался здесь на ночь кроме меня, был наш охранник, Мистер Коулман?..
Цифры завораживали меня, притягивали… Но они были не единственной причиной, по которой я решила выполнить то, что задумала. Помимо загадочной тайны, которая просила ее разгадать, я для себя решила, что сегодня рискну всем, но узнаю, что за чертовщина творится в больнице. И пусть это может кончиться для меня плохо, быть может, и Алан Стэнфилд не напрасно предупреждал об опасности, но у Лоры Уилсон с детства в характере был один пунктик. Если появилась навязчивая идея — претвори ее в жизнь, иначе не сможешь спокойно спать.
Одернув на себе белый халат чуть выше колена и поправив волосы, забранные в спиральный пучок, я зажала в правой руке меню и вышла в коридор. Тишина стояла мертвая, ни единым звуком не нарушаемая. Неясным мерцанием с потолка подмигивала люминесцентная лампа. Стук моих каблуков по мраморному полу раздавался по всему коридору. Эдакое сердце больницы забилось посреди ночи. Мистер Коулман пребывал в сладкой дреме, положив руки под голову и тихонько посапывая.
— Типичный русский богатырь. Хоть чем бей, теперь до рассвета не разбудишь. — Подумалось мне.
Ординаторская находилась на втором этаже. Я вышла на лестницу и, пролетев два пролета вниз, торопливо отстучав каблуками ритм по ступеням, толкнула дверь в столовую. В воздухе повис запах кислых щей. Поморщившись и отогнав пару назойливых мух, я подошла к плите. В огромной кастрюле, наверняка не меньше, чем в половину моего роста, лежало картофельное пюре, которое готовил Мистер Браун с утра. Я включила плиту и невероятным усилием передвинула кастрюлю на нагревающуюся конфорку. Мысль о воплощении плана заставляла мою кожу покрываться мурашками, а дух — воспрянуть на совершение авантюрных приключений. Руки заметно дрожали, а дыхание стало тяжелым и прерывистым. Появиться в одной из палат просто так я не могла. Нужен был повод. Даже если там содержат самых буйных психопатов, вид и запах теплой еды должен удержать их от того, чтобы в один прыжок сломать мне шею. Положив разогретое пюре в тарелки, добавив по несколько кусочков жареной рыбы с тимьяном в каждую, я окинула взглядом меню, оставленное на столе.
Цифры за это время будто бы выросли и выгнулись на бумаге рельефом. Шестьдесят шесть, шестьдесят пять, пятьдесят девять, пятьдесят семь, пятьдесят четыре, пятьдесят два.
— Ну что же, Лора. — Нервно улыбнулась я самой себе. — Начнем с шестьдесят шестой. Страшнее уже не будет.
Меня не впечатлял мистицизм, которым окутывал Алан Стэнфилд и его приближенные то, что творилось в больнице, не пугала таинственность, с которой он говорил о четвертом этаже. И сегодня я узнаю, что здесь творится. Не сегодня. А прямо сейчас…
С трудом маневрируя с подносом на каблуках, я поднялась на четвертый этаж.
Двери в палаты в больнице на всех этажах были приоткрыты. На всех, кроме этого. Я дернула ручку двери палаты номер пятьдесят два, затем — пятьдесят четыре. Они оказались заперты, что было, действительно, странно, учитывая, что ни одна из палат не пустовала. Углы коридора затянулись паутиной, а люминесцентные лампы на этаже едва мерцали. И, если, на первый взгляд, мне показалось, что «жилые» этажи больницы находились в запустении, то дать определение хаосу, который творился здесь, я просто не могла. Штукатурка отошла от стен, на полу, среди мусора и паутины, валялись шприцы, пинцеты. При столь скудном освещении я все же рассмотрела и маленькую куклу с темными вьющимися волосами. Она лежала, широко раскинув руки, и смотрела на меня своими широко открытыми черными глазами-пуговицами. От этого взгляда мороз прошелся по коже, и я носком туфли откинула мерзость в угол. Надо напомнить себе все-таки сообщить властям города о состоянии больницы. Конечно, если я переживу эту ночь. Коридор подходил к концу. Осталась последняя палата, в которую я и собиралась изначально. Шестьдесят шесть. Сердце пропустило два удара. Я коснулась ладонью латунной ручки, затем крепко сжала ее в руке, и, наконец, легонечко толкнула дверь внутрь. Она не замедлила отвориться, со зловещим и мистическим скрипом приглашая войти внутрь…
Сырость, затхлость и тление моментально сбили с толку, ранив все органы чувств так, что я едва не задохнулась. Я совершила один неверный шаг, затем — второй, исключительно по инерции, и стоило этому произойти, дверь тут же захлопнулась за моей спиной. Путь к отступлению был отрезан. Я застряла здесь навечно. И слово ‘навечно’ перестало быть метафорой, едва мне стоило поглядеть под ноги…
На полу, на темно-желтом, старом линолеуме в черную полоску, у самого входа, среди паутины, в пыли, покоились тела. Около десятка мертвых тел. От них исходило такое зловоние, что этот запах, казалось, проникал до основания костей и в голову, разъедая слизистую оболочку носа. На удивление, тучи из насекомых в воздухе над трупами не оказалось…
Смерть посетила усопших в разное время. У каждого трупа был свой собственный срок давности. На двух маленьких, рассыпавшихся в труху скелетиках возлежали полуразложившиеся мужчина и женщина. Кровь на горле старика, завершившего ужасающую пирамиду, став ее верхушкой, только застыла, и две капли стекли по горлу к груди. Все жертвы были одеты в уже знакомые мне темно-зеленые пижамы. Одежда пациентов четырнадцатой Психиатрической Больницы штата Иллинойс. Глаза несчастных убиенных, еще не истлевших до состояния скелетов, закатились так, что остались видны только белки. Их шеи были безжалостно разорваны. На молочно-белых искаженных посмертно лицах застыло выражение немого ужаса.
Я не владела собой. На мгновение дух будто покинул мое тело, и поднос выпал из дрожавших крупной дрожью рук. Целую вечность он приземлялся, прежде, чем посуда с пюре разлетелась вдребезги на осколки.
Дышать стало трудно. Я подняла голову вверх. Со всех стен на меня взирали кресты и распятия. Некоторые из них висели вниз головой. На оконной раме тоже обнаружилось одно.
С трудом переводя дыхание, приложив ладонь ко лбу и опустив голову, я, наконец, заметила того, кто лежал на кровати, облокотившись на ее край и разглядывая меня так пристально, как хищник смотрит на жертву. Да. Теперь мне довелось рассмотреть его. Мужчине, ростом около ста девяноста пяти, на вид можно было дать не больше сорока-сорока пяти лет. Он был облачен в черную рубашку, черные брюки-галифе, заправленные в высокие сапоги до колена длиной и черный плащ, а длинные цвета воронова крыла волосы его были собраны в конский хвост. В левом ухе поблескивала золотая серьга. Тонкие губы искривились в порочной и злобной усмешке. Темные пряди волос спадали на невероятно красивый и будто высеченный из мрамора, остроносый профиль. Его порочную красоту породила сама Преисподняя: его широкую грудь, сильные плечи и пламя из адской бездны в черных, как сама ночь, глазах. Я дернулась, как муха, попавшая в сети паука, силой заставив себя оторваться от этих гипнотических злобных глаз. Столько безумных ночей в муках кошмара они меня истязали. Эти глаза невозможно было не узнать. Они сводили с ума и лишали ясных мыслей. Усилием воли я выдернула сама себя из состояния транса, и, резко развернувшись к мужчине спиной, дернула спасительную ручку двери. Тщетно. Дверь оказалась заперта, будто бы я и не попала несколько минут назад сюда именно через нее. Пламя окутало меня с головы до ног. В солнечном сплетении стало душно и тошно. Тугое кольцо боли сдавило череп.