«Вы можете внятно объяснить, почему вы не можете поехать в Крым? Вам запретили туда ездить в Принстоне?» Да нет, что вы? Там и понятия не имеют, что я туда собираюсь. «Боитесь, что вас лишат визы, станете нерукопожатным? Какие вообще могут быть причины у нормального российского гражданина, чтобы не поехать в Крым как частное лицо? Не понимаю…»
Да многие могут быть причины. Понимаете, я не хочу ехать в тот Крым, где висит моя фотография на стенде «Они — враги» или «Они — предатели». Это висело в Симферополе. Я не хочу ехать в тот Крым, который предполагается сделать большой военной базой или военно-спортивной школой для подростков. Я не хочу ехать в тот Крым, который весь пронизан беспрерывной, довольно грубой и иногда довольно подлой агитацией. Я не хочу посещать Крым, насильственно взятый в удобный момент — при том, что мне всё время говорят: «Всё население было «за». Всё население было «за»».
Видите ли, я уже сказал, что если бы мы всегда исходили только из мнения населения… Когда-то всё население было за то, чтобы распять Христа. Ну, всё абсолютно. «Отпусти нам Варавву!» — ну и Пилат руки умыл. Я не верю в то, что только мнение большинства способно здесь принимать решения. Были законы, были международные обязательства. Даже не в этом дело.
Понимаете, я всегда мечтал, чтобы Крым был наш, но не в таких обстоятельствах, не таким путём. Я не могу поехать в тот Крым, который стал символом вот этой идеологии. В любой другой — пожалуйста. Но сейчас он её олицетворяет. Это, понимаете, такая своего рода епитимья. Это я сам на себя наложил это запрет — в самое моё любимое место на свете, где я написал лучшие стихи, где я был наиболее счастлив в любви, в самую счастливую точку, в «Артек». И я, кстати, очень благодарен Алексею Каспржаку, потому что он после моей статьи меня позвал туда. И я бы с удовольствием поехал, но я честно сказал: «Я сейчас не могу».
Может быть, сложатся иначе обстоятельства. Может быть, когда-то, когда изменится или статус Крыма, или идеология России, или отношения России и Украины, может быть, всё будет иначе. Может быть, я туда поеду, потому что для меня невыносима мысль о том, что я больше Крыма не увижу. Понимаете, мне легче с ума сойти. Но сейчас — нет. Владлен, если вы этого не понимаете, что же я могу сделать? Помните, как говорил Карлсон: «Мне очень жаль, что вы этого не понимаете». Ну, не все же быть понятливыми.
«На одном из форумов с удивлением обнаружил многочисленные мнения о том, что «Сто лет одиночества» — пустая книга». Максим Викторович, не всегда многочисленность означает правоту, в третий раз повторю. «Можете ли вы доказать, что книга великая?» Конечно, могу.
Эта книга создала новую литературную территорию, она создала матрицу Латинской Америки в литературе. Она, конечно, стоит и на плечах у Хуана Рульфо, и, конечно, у Борхеса, хотя в меньшей степени, и, может быть… Да вся латиноамериканская литературе, даже Кортасар, начавший раньше Маркеса, вся латиноамериканская литература подготовила появление этого шедевра. Только использование ноу-хау Салтыкова-Щедрина, я в этом абсолютно уверен — написание истории одного города, которая вбирает в себя все мифы, — только это позволило Маркесу создать книгу, которая нанесла небывалую ещё территорию на литературную карту мира. И потом, конечно, напряжение невероятное, невероятное стилистическое напряжение.
Вот вопрос о Гирине: «Видели ли вы таких абсолютно здравых людей? Или это авторская фантазия?» Гирин — это герой «Лезвия бритвы». Он действительно очень здравомыслящий человек. Он, как и многие советские люди, верит в силу рассудка настолько, что даже красоту объясняет рациональностью. Помните, там Гирин произносит такой монолог: «Загнутые ресницы мы считаем красивыми, потому что загнутые лучше предохраняют от снега». Ну, это всё равно, что теория Чернышевского, «Прекрасное есть жизнь»: «Рассвет красив, а закат некрасив». — «Почему?» — «Потому что жизнь — витальная сила». Я огрубляю, конечно. Что касается Гирина: я встречал таких людей. И я думаю, что сам Ефремов в огромной степени был одним из таких людей.
Меня тут спрашивают: «Что хорошего в духе Пруса почитать про Древний Египет?» Про Египет — не назову. Но в духе Пруса — это «Таис Афинская» Ефремова. Там такая же замечательная экзотика, эротика, всякие интеллектуальные замечательные не скажу, что потуги, а намерения. Конечно, сочетание бурного эроса и философии в «Таис Афинской» дурновкусно, но это такой нормальный роман Серебряного века, на которых, собственно, Ефремов и был воспитан.