Понимаете, в России действительно очень много детей, которые хохочут над разрезанным трупом. Помните, там отрезало полтрупа, его поставили на рельсы, вставили ему в рот сигарету, папиросу – и вот так дети смеялись над ним. И вот так смеются ангелы над Венечкой. Действительно, в России страшно смешаны сентиментальность и зверство в национальном дискурсе, и эту черту Ерофеев поймал с удивительной точностью. Эти его ангелы смеются над ним вот так. Если угодно, это смех русской реальности над всеми нами.
Прочитаю несколько пришедших писем, довольно занятно. Тут мне ответ на моё стихотворение «На два адреса»:
Спаси вас Бог! Но всё-таки, увы,
Весь этот пафос – пуст и беспредметен.
Ведь если эмигрируете вы,
Отъезд ваш будет тих и незаметен.
Те, для кого вы были свет в окне –
Другого сотворят себе кумира.
Те, кто вас любит – их, поверьте, не
Волнует место то на карте мира,
Куда переместите чресла вы.
Семья – всегда последует за вами.
То, что идёт из вашей головы –
Выходит всюду русскими словами.
Словам же абсолютно всё равно,
Откуда попадать им в паутину.
И вообще, уйти не суждено
От Родины. И вы тому причину
Легко найдёте сами. Даже три.
Мне ж хватит и одной, зато понятной –
У человека Родина внутри,
а не в просторах шири необъятной.
(Довольно длинное стихотворение. Я процитирую, если можно.)
К тому же, если угораздил чёрт
Родиться и с душою, и с талантом,
То незачем спешить в аэропорт.
Поэту суждено быть эмигрантом,
Не покидая Родины своей,
Идя домой, в шумящие вокзалы.
Любой поэт по-прежнему еврей –
Так, кажется, Цветаева сказала.
А, впрочем… Нет, она писала – жид,
Что, очевидно, смысла не изменит.
Поэтами страна не дорожит,
Точнее говоря – живых не ценит.
И дальше. Длинный, длинный чрезвычайно текст, я не могу его весь зачитать, потому что в нём, наверное, строчек эдак 300. В чём здесь неправильность? В чём здесь, по-моему, при всём вашем таланте, Лев, ваша неправота?
Тут хорошие слова, что «мы живём в своей стране и в чужом государстве». Это всё правильно, хотя не очень оригинально. Что мне кажется важным? Не так это маловажно, как вам кажется, где человек находится. Может быть, мой отъезд и не был бы замечен (хотя кто-то вздохнул бы с облегчением, кто-то – с грустью, наверное), но я абсолютно убеждён, что пребывание на Родине – это форма разделения с ней исторической ответственности. И пока вы здесь, вы эту ответственность делите. Не важно, кого радует или не радует ваше пребывание здесь. Важно, что вы сами выбираете. Вот почему для меня так принципиально – здесь я нахожусь или где-то в другом месте.
Более того, насчёт того, что «словам всё равно, где быть сказанными», – нет, это не так. Бродский совершенно справедливо писал, что «империю можно поменять только на другую империю», «когда ты живёшь в большой стране, твои слова подзвучены огромным эхом». Я много знаю примеров (и часто о них говорил), когда талантливый автор переезжал в малую страну и тут же принимал её масштаб. Ничего не поделаешь, масштаб страны с масштабом её поэта связан теснейшим образом.
Вопрос Влада: «Как вы понимаете фразу Олеши из «Венца», что катаевский дьявол сильнее его собственного?» Речь идёт о том же нахрапе, о той же силе. Сила, выразительность, упорство, напор, нахрап – этого в Катаеве было больше, чем в Олеше. Скажу больше. Замечательна фраза Ясена Засурского… Как-то я его спросил: «Почему Капоте в последние годы ничего не писал?» И о Сэлинджере тоже это верно. Он сказал: «Да потому что талант может писать во всякое время, а гений – не во всякое».
Олеша мог писать не во всякое время. Олеша вошёл в противоречие со своим методом. Его метод не предполагал романа, пьесы, он предполагал фрагментарное письмо. А Олеша мечтал о романе. Катаев мог писать романы, мог писать традиционную прозу. В какой-то момент он позволил писать себе нетрадиционную, начал мовизм свой, но этот мовизм в 60-е годы был возможен, был разрешён. А Олеша свои фрагменты писал тогда, когда так не писал ещё никто. Правда, он писал это в стол.
Я не хочу сказать, что Катаев лучше или хуже Олеши. Мне катаевская поздняя проза, особенно «Трава забвения», при всём неблагородстве некоторых вещей кажется гениальной. И «Алмазный мой венец», прочитанный в 11 лет, тоже кажется гениальным. Я абсолютно верю в том, что Катаев – это крупнейший писатель 70-х годов. Но Олеша – это явление несравненно более тонкое, более умное, более хрупкое, поэтому многое из того, что он писал, оставалось в столе, а при жизни он оставался автором одного романа.