– Имеется дополнительный перечень условий – наряду с нашим стандартным соглашением о неразглашении. Ксан настаивает на нем всякий раз, когда мы делимся прототипом с кем-то не из нашей компании. Разумеется, вы можете спокойно и тщательно изучать его столько времени, сколько хотите. Может быть, принести вам кофе?
– Нет необходимости, – бросает Дэвид, взяв планшет и отмечая квадрат со словом «Согласен». – Я уверен, мы опять сэкономим на адвокате.
Сара с вымученной улыбкой берет планшет, вводит данные с предельной точностью и передает гаджет Кате.
– Прекрасно, – сияет Катя – А теперь я вынуждена вас оставить.
– Ты не пойдешь с нами? – спрашивает Дэвид.
– Извините, я бы с удовольствием, но у меня еще одна встреча в одиннадцать, – отвечает Катя. – Не волнуйтесь. Мне кажется, что в ближайшем будущем мы пообщаемся подольше.
Катя отступает к дверной панели, высовывает язык и ждет, когда красный свет начнет мигать зеленым.
Первое – это музыка. Еще до того как дверь за ними закрылась, Дэвид и Сара были поражены резким звуком электрогитары, серией диких, приблюзованных риффов, пронзающих воздух, странно анахроничных во времена космической эры. Сам офис смахивает на те, через которые они уже прошли: просторный и скудно меблированный, с естественным освещением. Единственное отличие – стены из того же легкого матового стекла, что и дверь, сводящие вид снаружи к неясным грязным пятнам теней и силуэтов.
Похоже, никто, кроме хозяина, не может ни войти, ни выйти отсюда.
В дальнем конце офиса, сгорбившись над маленьким, закрытым сверху радиоусилителем, стоит человек. Антикварная гитара закинута за спину. Как только Дэвид и Сара разворачиваются, он бросает на них взгляд, но не узнает и продолжает играть. Пальцы гитариста работают с лихорадочной ловкостью, извлекая из инструмента бешеную мелодию.
Когда Дэвид и Сара оказываются в пятнадцати футах от него, они останавливаются, не принимая музыку, которая продолжает оглушительно взрываться в воздухе. Неловко топчутся на месте, обмениваясь многозначительными взглядами.
Что-то не так.
Хотя гитарист вроде и выглядит как Ксан, однако он чем-то отличается от него. Возможно, потолще в талии. Круги вокруг глаз немного темнее. Пропал обычный дизайнерский костюм: вместо него – негабаритная футболка цвета хаки – подмышки и грудь пропитаны темным потом. Черные волосы музыканта скрыты за шапочкой, лишь несколько сальных локонов вьются вокруг ушей. Искусная дизайнерская щетина переросла в кустистую бороду. Человек напоминает Дэвиду полицейский скетч, зарисованный по памяти свидетеля: узнаваем, но с большой натяжкой. Дэвид на мгновение задается вопросом – нет ли здесь какой-то ошибки, и музыкант, рвущий струны гитары, на самом деле – самозванец, сотрудник, который просто выглядит как Ксан.
Но гитарист отклоняется в сторону, и Дэвид видит вертикальный шрам, пересекающий левую часть его лица, от виска до челюсти. Только тогда Дэвид понимает, что никакой ошибки нет.
Каким бы невозможным это ни казалось, но перед Дэвидом действительно Ксан Бринкли.
Знаменитый шрам: уродливая метка, длинный розовый червь, неприятно раздражающий в иногда безупречном облике Ксана. Даже сейчас, спрятанный за его небрежно взлохмаченными патлами и элегантно-неухоженной бородой, он поражает. Невозможно не заметить такой шрам. Дэвид, конечно же, знает историю его появления. Особый знак Ксана выделяется в каждом биографическом фильме о Бринкли. Надежная зацепка для ленивых писателей, излагающих допотопные популярные психологические теории о его знаменитом перфекционизме и дикой езде.
Хотя точные детали аварии и отличаются от статьи к статье, отдельные ее моменты хорошо известны.
Все произошло в одиннадцатый день рождения Ксана. Вся семья посетила зоопарк и теперь возвращалась домой. Примерно на полпути его отец отвлекся на что-то: то ли на рекламу по радио, то ли на шум на заднем сиденье, а может, на переливчатое оперение птицы, рвущейся в полет. Так или иначе, но он пересек белую разделительную полосу и столкнулся со встречной машиной. В результате аварии погиб отец Ксана, его мать и его маленькая сестренка. Сам же Ксан чудесным образом остался целым и невредимым – за исключением глубокой раны на лице. Именно это трагическое событие и стало аксиомой для его многочисленных биографов и привело Ксана к некоему роду зависимости. Он стал одержим компьютерами и шифрованием. Он, казалось, предпочел механический порядок и точность человеческому общению. Выросший при постоянно меняющемся списке родственников и финансово удобный благодаря приличному наследству, юный Ксан первоначально продемонстрировал серьезный потенциал, выиграв в семнадцать лет стипендию. Ксан решил изучать компьютерные науки в Гарварде, и именно здесь он пристрастился к марихуане и экстази. Из-за последнего Ксан впоследствии получил прозрение, которое заставило его бросить колледж уже после первого семестра в погоне за более «духовной» жизнью.