– Похоже, что неделя вне контроля прошла недаром не только для Троцкого? – удивленно хмыкнул капитан и вопросительно взглянул на абрека. – Как тебя угораздило с речью выступить? А, Дато?
– Эс ар ари симартле,* (это неправда) – недовольно буркнул грузин, угрюмо глядя на Корено. Я сказал этим мальчикам: «За рекою война. Хотите стрелять – идите воюйте. Хотите денег – идите работайте. Хотите жить – идите и больше не попадайтесь мне». Я сказал – Барт перевел. Но они и так всё поняли.
– Ну, слава Богу! Хоть тут всё в порядке, – преувеличенно облегченно вздохнул Арсенин. – Я примерно так и думал. А на Николая ты, Дато, не дуйся. Корено он и в Африке – Корено.
Всеслав одобрительно подмигнул абреку и, встав из-за стола, направился к трактирной стойке, где хозяйку осаждал отчаянно жестикулирующий одессит. Определенно, женщина нуждалась в помощи.
Когда-то в юности Корено пришел к выводу, что если Господь наделил тебя красотой и безмерным обаянием, утруждать себя знанием чужих языков и наречий не имеет смысла – с хорошим человеком договориться можно и с помощью улыбки, а плохому кулаком всё разъяснить. С тех пор он тщательно придерживался этого принципа и с легкостью обходился употреблением русской речи, изредка – греческой, в основном пользуясь жуткой смесью русского, малороссийского, польского и идиш, именуемой попросту суржиком. За время скитаний по Африке, Николай, верный своей привычке, даже на африкаанс выучил едва три десятка слов, да и те большей частью про выпивку. А нынче коса нашла на камень.
Хозяйка гостиницы к категории плохого люда не относилась ни в малейшей степени: умница, красавица, в общем – женщина. Вступая в извечное противостояние со слабым полом, Коля неизменно пускал в ход своё любимое оружие – неотразимую улыбку. Мужчинам он улыбался редко. Как правило, тем и кулака с избытком хватало. Вот только сейчас улыбка почему-то не помогла преодолеть языковой барьер, а хук и апперкот и вовсе были бесполезны.
И теперь Коля, самонадеянно решив обойтись без помощи друзей-полиглотов, отчаянно таращил глаза, корчил страдальческие гримасы и размахивал руками, пытаясь растолковать ничего непонимающей трактирщице, что уже три дня как, окромя консервов, нормальной еды не видел и не прочь вкусить её стряпни. При этом он, считая, что чем громче и отчетливей он говорит, тем понятней становится его речь, неизменно повышал голос, чем окончательно вводил бедную женщину в ступор.
Глядя на импровизированное представление, Арсенин искренне веселился и был совсем не прочь продлить себе удовольствие, но хозяйка, напуганная Колиным напором, кинула на него столь отчаянно-беспомощный взгляд, что Всеслав поспешил вмешаться. Буквально в две минуты инцидент был улажен, и одессит в предвкушении скорой трапезы удалился к столу, а Глэдис, обескураженная непривычной для неё манерой общения, обернулась к своему спасителю.
– А кто это такой… неуравновешенный, мистер Штольц? – женщина, кокетливо поправляя передник, благодарно улыбнулась Арсенину. – Тоже ваш… партнер или все же просто слуга?
– Он… – не имея желания вдаваться в подробные объяснения, чуть помялся Арсенин, – он нам помогает. Не то чтобы слуга, но что-то подобное… наемный работник.
– Такому педан… аккуратисту, как немец, наверное, трудно постоянно терпеть радом с собой такого… шумного человека? – абсолютно искренне вздохнула трактирщица, сочувственно глядя на Всеслава. – А он вообще какой национальности? Я видела много разных людей, но такого языка мне слышать не доводилось…
– А-а-а, не обращайте внимания, – отмахнулся Арсенин, кинув через плечо озорной взгляд на Корено. – Турок он, ту-рок. Но порой бывает весьма полезен. Так что ничего не поделаешь, приходится терпеть этого… варвара.
Спустя почти час Николай, утирая пот и тяжело дыша, пресыщено, но довольно фыркнул и последним отвалил от стола. Лениво ковыряясь в зубах тайком отломанной от стула щепой, биндюжник стал распространяться, что после столь сытного завтрака усталым путникам не помешал бы здоровый краткий сон, минут, эдак, на шестьсот, но наткнувшись на жесткий взгляд командира, мгновенно присмирел и больше об отдыхе не заикался. Без всяких команд и нареканий Корено добровольно взвалил на себя общий груз и, ворча под нос что-то про Сизифа и дополнительную оплату каторжного труда, посеменил следом за Троцким на второй этаж. Через пару минут в отведенном одесситу номер последовательно послышались грохот, чей-то возмущенно-испуганный писк и тоскливое, пропитанное болью, подвывание. Еще минутой позже все звуки стихли, и молодые люди спустились в общую залу. Корено почему-то прихрамывал.
– А вы, удальцы, – Арсенин, закончив инструктировать Дато и Барта, строго взглянул на Колю и Льва, – пойдёте в порт… – заметив, как расплывается в довольной улыбке лицо, возмечтавшего о портовых кабаках и дешевом роме, одессита и как облегченно вздыхает уставший от безделья, Троцкий, добавил:
– Под моим присмотром пойдете. Так сказать – во избежание.
Молодые люди переглянулись, синхронно пожали плечами и, понимая, что возражать бесполезно, направились на улицу.
– Оружие с собой не брать, – ради проформы буркнул им в спину Арсенин и удивленно почесал в затылке, видя, как не только Корено и Дато, но и Лев с Бартом выкладывают на стол груду разномастных ножей и револьверов. Обведя кучу оружия ошарашенным взглядом, Всеслав несколько минут решал, не стоит ли обыскать товарищей на предмет «забытого» ненароком ствола, но решил до подобной низости не опускаться и скрепя сердце вышел из гостиницы.
До портовой зоны добрались без приключений. Правда, Лев, набираясь новых впечатлений, всю дорогу безостановочно вертел головой. Все десять минут пути. И даже невесть откуда налетевший холодный ветер, пригнавший отару хмурых туч, не заставил его прибавить шаг.
В самом же порту восхищаться особо было нечем: у каменного, сплошь в выбоинах и промоинах, пирса пристроилась одинокая старенькая бригантина с обшарпанными бортами и ветхим даже на вид рангоутом. Правее посудины, напротив громоздких и воняющих на всю акваторию жиром и ворванью пакгаузов из рифленого железа, в ряд, словно по ранжиру, выстроилось несколько потрепанных штормами и жизнью китобойных шхун. На левой оконечности гавани, подальше от промысловых судов и сопровождающего их амбре, в окружении приземистых бараков, напоминающих казармы, разместилось двухэтажное, в португальском колониальном стиле, здание портового управления. Еще чуть левее от него виднелись ряды каменных складов и пристань для сухогрузов.
Подле причала тоскливо покачивался чумазый грузовой пароходик, от которого к складам и обратно шустро сновали две вереницы чернокожих грузчиков. На левой и правой оконечностях гавани сквозь туманную хмарь смутно виднелись редуты береговой обороны, увенчанные флагштоками с британскими флагами. А посреди гавани, словно овчарка, приглядывающая за стадом, угрожающе блистая надраенной сталью армстронговских орудий, покачивалась канонерская лодка.
– Нет, это не Рио-де-Жанейро, – хмуро буркнул Троцкий, обводя взглядом унылую гавань. – И даже не Одесса.
– О, Лева! – хрипло восхитился Корено, зябко кутаясь в тоненькую куртку. – Ви таки были до Бразилии? И шо ви имеете сказать за карнавал?
– Не были мы ни в какой Бразилии, – по-прежнему хмуро отмахнулся Троцкий, – нас и здесь неплохо кормят. Читал когда-то да картинки видел.
– Картинки!.. – презрительно осклабившись, махнул рукой Коля. – Каких чудес можно видеть с тех картинок? Вот когда мы в девяносто седьмом на «Святом Евстафии» ходили до Бразилии – это таки да!
Погрузившись в пленительные воспоминания, одессит мечтательно зажмурился и сладострастно причмокнул губами.
– Какие вина… м-м-м, а какие роскошные шенщины… Беленькие, черненькие, мулаточки… Сказка!
– Угу, – фыркнул Троцкий, скептически поглядывая на друга, – полмиллиона народа и все в белых штанах…