Парень закинул руки за голову.
— Жуткая вещь. Марк — второй мой брат, ты с ним не знаком — единственный из детей это видел. А потом орал по ночам не один месяц. Я всегда благодарил Господа, что меня там не было, потому что Марк больше никогда не смог подняться на аппарат. Каждый раз, когда пытался — а он пытался, что бы тебе кто ни говорил — просто зеленел и тихонько валился в обморок.
— Как это случилось?
— Один Бог знает. Мы с Лисс работали прямо перед тем представлением. Лисс было пятнадцать, ей уже позволяли появляться на публике времени от времени, но в тот день она не выступала. И слава Всевышнему. В общем, Джо тренировал
Лисс, потом нас отправили мыться, но Марк остался посмотреть представление и все видел. Трапеция оборвалась, Люсия и Джо упали. Джо пытался смягчить ее падение, обернулся вокруг нее и ударился головой о трос. Чудо, что оба не погибли на месте, но никогда не знаешь наверняка, как все обернется. Барни Парриш тоже однажды врезался в трос, его отбросило на пол — и ничего, только бедро потянул. Короче, Люсия сломала обе лопатки и ключицу. Думали, что и позвоночник тоже. Пару лет не вылезала из больниц, перенесла кучу операций.
Она выздоровела и даже пыталась возобновить полеты, но одно плечо осталось слишком слабым. А Джо… с виду он был невредим, даже сознания не потерял.
Все прыгали над Лу, вызывали скорую, боялись, что она не переживет и ночи. А Джо был как будто в полном порядке. Он вышел на вечернее представление, полез по лестнице — и упал. Сказал, что ничего не видит. Он тогда сломал руку, но самое худшее случилось из-за того падения с матерью. Он оставался слепым три недели — повредил какой-то нерв в голове. Потом зрение вернулось, но с высотой Джо больше не мог справиться, даже по канату лезть не мог. Не то что боялся — просто не получалось балансировать. У него в мозгу что-то повредилось: начались страшные приступы головокружения, он падал, не мог ходить. Его волосы стали седыми буквально за пару месяцев, — Марио развел руками. — В общем, жуткое дело. Джо еще немного поездил с цирком, но от приступов так полностью и не оправился. Они у него и сейчас бывают, хоть и редко. Вертиго, так это называется. В конце концов он оставил шоу и обосновался в городе. Держит парк развлечений на пляже.
Томми зажмурился. Лицо веселого мужчины со снежно-белыми волосами вдруг показалось ужасным в своей жизнерадостности.
— В нашем деле бывает всякое, — мрачно сказал Марио. — Неудачное движение — и бум! Вот ты на центральном манеже, на пике мира — а в следующую минуту становишься никем. Если со мной такое случится, лучше уж сразу свернуть шею, да и все на этом.
— Ну ты скажешь! — разозлился Томми.
Он дрожал: в маленькой темной комнате было холодно.
Встав, Марио наклонился расстегнуть чемодан.
— Вообще-то, я ничего такого не имел в виду. Джо, конечно, не позавидуешь, но сейчас он в порядке, прекрасно справляется. Не горюет. Иногда приходит на нас посмотреть и позволяет Барби учиться летать. Наверное, я просто расстроился, что Лисс не приехала. Очень хотелось с ней повидаться.
Он помог Томми разобрать полки и разложить одежду. Когда они задвинули последний ящик, Марио поднялся.
— А теперь пойдем смотреть зал.
Ступеньки, ведущие в заднюю часть дома, были узкие и пыльные, резные двойные двери в конце лестницы потемнели от грязи — странный контраст с идеальным порядком остальных помещений. Двери заскрипели, когда Марио повернул ручку. Потом он налег на одну из створок всем весом, и она распахнулась, открывая их взглядам невероятно просторный зал.
Переступив порог, Марио расшнуровал туфли.
— Одно из главных правил дома. Кидай в тот ящик, Томми.
Ящик был из грубых досок с печатью «Яблоки от Кейта» на боку. Но подбитое войлоком дно позволяло ему скользить совершенно бесшумно.
— Папаша Тони каждый декабрь шлифует пол, — объяснил Марио. — И сохрани Господь человека, посмевшего наступить на него в обуви. Папаша помнит каждый отпечаток подошвы.
Марио щелкнул выключателем. Флуоресцентное освещение было здесь единственной современной вещью. На стенах, в окружении литья и старинной резьбы в стиле рококо, висели большие зеркала в потемневших золоченых рамах — память о бывшем назначении зала. Стены были огромны, а зеркала, отражая орнамент и огни, делали их и вовсе бесконечными. Целое море отполированного до глянца паркета светилось под лампами. Томми, привыкший к самодельным тренировочным залам, мог только рот от изумления открывать.
В дальнем конце помещения был установлен аппарат, под ним лежал большой сверток в мешковине — страховочная сетка. Зал был столь огромен, что аппарат ее не загромождал, и сам не казался громоздким. С потолка свисали канаты и веревочная лестница. Футах в пятнадцати наверху крепилась одиночная трапеция. Другая была на высоте восьми футов, и под ней лежал толстый мат.