— И ты поступил в колледж?
— Да. Только не смейся. Решил, что мне понравится преподавать.
— Я и не смеюсь. По-моему, из тебя бы вышел замечательный учитель. А то какие только придурки в школу работать не идут! Ну, ты знаешь, сам учился.
— А вот и нет. Я никогда не ходил в школу. Мы все время колесили по стране.
Когда Лу была звездой Старра, она, конечно, нанимала нам учителя, но после несчастного случая я практически поселился в балетной школе. Но экзамены я сдал нормально. Наверное, у меня IQ высокий или что. Мне нравилось в колледже.
— Тогда почему ты бросил?
— Я не бросал, — лицо Марио вдруг сделалось абсолютно пустым. — Меня исключили.
— За что? — в шоке выдохнул Томми.
Марио выглядел холодным чужим и совсем взрослым.
— Ты задаешь слишком много дурацких вопросов. Если так хочешь знать, я напился. Напился, натворил дел… очень серьезных дел… и загремел за решетку.
Так что из колледжа меня выперли. Мы будем эти проклятые тряпки разбирать или языками молоть?
Он швырнул балетку в коробку.
Томми наклонился над горой одежды. Щеки жгло, будто Марио дал ему пощечину. Он внимательно пробегал пальцами вдоль швов трико, ощупывал носок и пятку в поисках протертых мест и разрывов. Как и всегда с Марио, Томми казалось, будто он в потемках ходит вокруг черной глубокой ямы. Никогда не знаешь, какое слово или шаг окажутся роковыми.
С этим непредсказуемым поведением Томми столкнулся с самого начала обучения. Первые несколько минут Марио излучал дружелюбие, терпение и ободрение. Даже насмешки и крики звучали дружески. А потом — без всякого предупреждения — в нем словно ветер менялся. Он мрачнел и грубо бросал:
— Все, хватит, кыш!
Сначала Томми винил собственную глупость и медлительность. Потом заподозрил, что у Марио очень неустойчивое внимание. А в последнее время начал понимать, что есть что-то еще, нечто большее, чем простая раздражительность. И к нему это загадочное нечто никакого отношения не имеет.
Стоя на коленях, Марио перетряхивал изукрашенные жилетки и ремни. Томми поглядывал на него краем глаза. Отросшие волосы спускались на шею, их явно требовалось подстричь. Одет он был в грубые рабочие штаны, вытертую черную водолазку (непонятно было, сколько у него таких и носит ли он что-нибудь другое) и плетеные мексиканские сандалии.
— Парень… — ожил, наконец, Марио.
— Да?
— Слушай, ты просто угодил в больное место. Прости, что я так вспылил. Это длинная история и не очень-то красивая вдобавок. Когда-нибудь я ее тебе расскажу. А теперь помоги мне навести тут порядок. Брось эти полотенца вон туда, их надо в стирку.
Томми принялся возиться рядом с ним, раскладывая по разным кучкам трико, ремни, топы, полотенца и накидки. Марио выудил моток кисеи, которой они оборачивали запястья, и перематывал его потуже.
— Том, еще кое-что. Сделаешь мне одолжение?
— Конечно, если смогу.
— Тебя будут объявлять как Томми Сантелли, ты знаешь, да? И вот, я, конечно, не могу просить тебя лгать, но… Если я тебя куда-нибудь с собой возьму — а я могу
— можно я буду представлять тебя так, и пусть все думают, что ты мой младший брат? Даже если я назову тебя Томми Гарднером, ты не возражай, хорошо?
— Ну… пожалуйста, — озадаченно согласился Томми.
Марио поднял голову. Теперь он снова улыбался.
— Видишь, как серьезно я воспринял слова Папаши Тони? Это он главным образом для меня говорил, не для тебя.
— Не понимаю, — Томми совсем смешался.
— Ты не против быть моим братишкой?
— Переживу как-нибудь.
И Томми снова подумал, что с Марио никогда не знаешь, чем все обернется.
На следующее утро они принялись за работу. Начали с обычных наклонов и упражнений на растяжку, и Томми поймал свое отражение в одном из больших зеркал: худой, длинноногий, в слишком большой футболке и шортах. Чувство неловкости он преодолел давно, а вот относительная скованность неприятно удивила.