Вадим Кожевников
ТРАССА
Рассказы
Дорогие ребята!
Вадим Михайлович Кожевников — известный советский писатель, автор многих романов, повестей и рассказов.
Его книги посвящены мужеству, стойкости, непоколебимой преданности советского человека своему делу, своей Родине.
Рассказы, вошедшие в эту книжку, написаны В. Кожевниковым в разные годы.
Это рассказы о смелых, мужественных пехотинцах, связистах, лётчиках, храбро сражавшихся на войне, и о строителях сегодняшних дней, работающих на различных стройках нашей страны.
Трасса
Чем дальше на север уходит трасса магистрального газопровода, тем гуще, сумеречней леса и всё дольше тянутся бурые торфяники с ярко-рыжей, стеклянно-прозрачной, незастывающей водой в мочажинах.
Сотни километров стальной трубы уложены в землю. Протащены дюкера через водные преграды. Но впереди ещё много трудных переходов. Строители питали надежду на то, что стужа проморозит самые гиблые болота. Но зима выдалась мягкая, нежная, или, как её называли здесь, — подлая.
Там, где болота приблизились к автомагистрали, на обочинах щиты с человеколюбивыми надписями: «Проход запрещён — топь!»
Местные жители хвастались, что в здешних болотах лютой зимой сорок второго года утопли немецкие бронетранспортёры. Ни у кого из строителей газопровода такие патриотические воспоминания не вызывали воодушевления.
Строительная мехколонна своим моторным могуществом подобна танковой части.
Болотная пучина дрябло сопротивлялась. Торфяной покров колыхался, словно плавучий остров, и гнилостно лопался под тяжестью машин.
Бульдозеры отдирали толстые пласты земли, сочащиеся коричневой жижей. Выдавленная из недр чёрная трясина обдавала потоками вонючей чёрной грязи. Смерзаясь, она обретала каменную твёрдость лавы.
По просеке, которую проскребали бульдозеры, двигались долговязые экскаваторы, подталкивая ковшами себе под гусеницы связки брёвен. Стальная бесконечная кишка газопровода приподнята на коротких стрелах кранов-трубоукладчиков. Чтобы удержать трубу и не перекувырнуться, на борту трубоукладчиков навешены чугунные тяжкие плиты противовесов.
Очистные машины, оседлав трубу, шлифуют её до зеркального блеска металлическими щётками. Вслед ползёт агрегат, с медицинской тщательностью бинтующий ствол трубы широкими полосами изоляции, поливая её расплавленным огненным битумом.
И вся эта колонна машин работает в болоте слаженно, словно завод, а уходящая на сотни километров просека — словно бесконечно вытянутый цех этого завода.
Но зияющие чёрные ямы там, где увязали машины, с плавающими на поверхности обломками брёвен, обрывки скрюченных стальных тросов, поверженные, вдавленные, измочаленные стволы деревьев, жирные лужи машинного масла свидетельствовали, что труд строителя здесь равен бою по своему напряжению.
В такую пору ещё короток день на Севере. Скоро ночная мгла плотно припала к земле. На машинах зажглись фары. Световые столбы упорно толклись в темноте.
Когда прожекторный луч падал в заросли, пронзительно вспыхивали хрустальными фонтанами обледеневшие деревья. Когда голубой луч утыкался в землю, белый дым болотной испарины клубился в нём, будто в стеклянной трубе.
К ночи болотная хлябь обмёрзла каменной корой. Под тяжестью машин корка лопалась с таким гулом, с каким река в половодье взламывает свою ледяную крышу.
К заболоченной низине подъехал грузовик-фургон, в котором развозят рабочих мехколонны на ночлег по избам. Шофёр крикнул:
— Эй, механики, такси подано!
Но никто не откликнулся на призывный возглас.
На болотной кочке лежала старая автомобильная покрышка и кипела жирным, чадным пламенем.
На болотной кочке лежала старая автомобильная покрышка и кипела чадным пламенем.
К этому костру из резины подходили рабочие мехколонны: одни присаживались у огня на корточки, другие, отворачиваясь от дыма, стояли, протянув к огню руки.
Тракторист Белкин, человек среднего возраста, но уже с брюшком, солидный, знающий себе цену, сидя на земле, переобувался. Одутловатое лицо его с тщательно подбритыми узенькими усами сурово-озабоченно. Встряхивая над огнём портянки, он рассуждал:
— По статистике у нас здесь на каждую человеко-единицу по семьдесят лошадиных сил приходится. Но до полной механизации нам жердей не хватает, чтобы из них ходули сколотить. — Пожимая полными плечами, заявил: — Просто удивляюсь: ноги промачиваю, а грипп меня почему-то достигнуть не может.
Пожилой сварщик Лопухов, сушивший у костра пачку электродов, отозвался иронически:
— Может, тебе амфибию заказать или лучше всего вертолёт. Будешь сидеть на воздусях в чистоте и аккуратности. А то верно, какое безобразие: человек на работе ноги промочил, а он желает в коммунизм на сухих ногах шагать…
Белкин обиделся. Полное лицо его набрякло. Топчась босыми ногами по снегу, крикнул:
— Ты, Лопухов, меня не задевай! Я в танке два раза подряд горел и в Берлин на танке въехал. Неохота мне тебе грубое слово говорить, вот чего! И на этом у меня с тобой точка.
Лопухов плюнул на палец, потрогал горячие электроды, скосив глаза, осведомился:
— Ты чего кипятишься? Трактор твой в болоте вязнет? А отчего он вязнет? Траки узкие, на них и жалуйся. А то, видите ли, ножки промочил, с этого будто расстраивается. — Усмехнулся, приподнялся и, показав рукой на железные плиты, обвязанные проволокой, на которых он сидел до этого, добавил: — Ладно, сберегу я тебе твои нервы, приварю к тракам эти дощечки, и получится, как ты даже об этом во сне не мечтал.
Белкин пытливо взглянул в глаза Лопухову, нагнулся, поднял тяжёлую железную плиту, долго недоверчиво разглядывал, но постепенно его пухлое лицо стало расплываться в широкую улыбку.
— С высокой вышки ты, Лопухов, дело понял. Я прямо заявляю — с высокой вышки.
— Дошло? — спросил Лопухов. — Значит, есть на чём шапку носить. — И заботливо посоветовал: — Ты, Володя, обуйся, а то зря босой по снегу толчёшься, захворать недолго. Ты мне подсобить должен, одному мне не справиться.
Прыгая на одной ноге, поспешно обуваясь, не спуская с Лопухова восторженного взгляда, Белкин твердил:
— Ну и человек. Вот человек. Ну и человек, с самой величайшей буквы…
К костру подбежал, зажав под мышками озябшие ладони, худенький, молоденький бульдозерист, весь до плеч заляпанный заледеневшей болотной грязью. Сунув прямо в огонь окровавленные, в ссадинах, опухшие, сизые руки, звонко пожаловался:
— Четвёртый раз Пеклеванного вытягиваю. Увязнет, одна стрела торчит наружу, тяну — тросы лопаются. Завяжу бантом. Та же музыкальная история. Трах — и нет струны!
Взглянул на Лопухова, сказал извиняющимся голосом:
— Решил передохнуть маленько: морозом грунт крепче схватит, и за ночь, пожалуй, проскребу всю болотину.
Лопухов сощурился:
— Всему советскому народу порешили рабочий день сократить. Только один наш Ваня не согласный. У него своё мнение.