— Узри же, почему я лучше, чем ты, — усмехнулся я и побежал навстречу раме.
Сократив дистанцию до минимальной, я позволил раме замахнуться его здоровенным кулачищем, после чего прошёл под руку и палашом перерубил ему подмышку.
Резким рывком ухожу из-под туловища рамы и следующим движением протыкаю тыльную часть его правого колена, после чего отступаю на пару шагов и жду реакции этой твари.
Да, они не чувствуют боли, а может и чувствуют, но очень хорошо это скрывают, так как отрывание конечностей и кусков плоти не вызывает в них каких-либо острых эмоций, но руки и ноги им тоже нужны. Вот и раскачанный рама не мог больше орудовать правой рукой и опираться на правую ногу, поэтому рухнул на правый бок, после чего получил где-то десять сантиметров стали в затылок.
Прирост могущества был средней силы, что очень приятно.
— Вот так мы решаем проблемы, — улыбнулся я Шув, снимая маску. — Идём обратно к белякам.
Вернулись к входу на станцию метро и сразу начали наблюдать охреневшие лица императорских солдат и офицеров.
Тут, судя по погонам, есть сержантский состав, представленный в виде пяти единиц, а также офицерский состав, представленный в виде трёх единиц, причём один из них аж генерал.
— Что это за чудище? — спросил штабс-капитан Шулебский.
— Мы называем их рамами, — ответил я. — Но вы можете называть, как хотите. Хоть питерскими крепышами.
— Это Петроград? — вступил в разговор генерал с вычурными погонами, имеющими по две малые звезды.
— С кем имею честь? — спросил я.
— Генерал-майор Артамонов Николай Николаевич, — представился генерал.
Ростом он где-то метр восемьдесят, худой, возрастом не более пятидесяти лет, лицо холёное и лощённое, видно, что потомственное благородие, а изысканность его подчёркивается усами на манер Сальвадора Дали. Стрижен коротко, с пробором, волосы прилизаны и вообще, выглядит он так, будто прямиком со светского раута в наши вечно воюющие сами с собой палестины…
— Дмитрий Верещагин, вольный воитель, авантюрист и актёр, — представился я. — Не могу сказать, что рад вас здесь видеть, ведь обстоятельства, но я должен сказать вам пренеприятнейшую новость. Вы попали в очень сложную ситуацию, вам придёт неизбежный конец, ведь это не единственный рама в этом городе, если, конечно…
— «Если, конечно» что? — спросил генерал-майор.
— А вы не молоды для генерал майора? — поинтересовался я вместо ответа.
— Идёт война, — пожал тот плечами, а затем повторил свой вопрос. — «Если, конечно» что?
— Если я не решу, что вам надо обязательно помочь, — улыбнулся я. — Мне известно одно безопасное место, где вас могут принять, но ваше благополучие там будет зависеть от ваших политических взглядов.
— В ваших силах нам помочь? — спросил Артамонов. — И что это значит — «будет зависеть от ваших политических взглядов»?
— В моих, — подтвердил я. — А зависеть будет от того, как вы относитесь к марксистам и готовы ли принять их мировоззрение в качестве основного и единственного. Если нет — вы с ними не уживётесь.
— Что за марксисты? — недоуменно спросил генерал. — Кто это такие?
— Коммунисты? — задал я наводящий вопрос.
— Понятия не имею, о ком вы, — признался генерал.
— А, вот оно как… — изрёк я задумчиво. — Что ж, тогда это будет сюрпризом. Возможно, неприятным.
— Какие есть альтернативы? — спросил генерал.
— Остаться здесь и умереть, ведь район очень небезопасен, — улыбнулся я. — Или же попытать счастья у «Бригады» — сборища любителей изнасилований, жестоких убийств и кровавых забав. Вам у них не понравится.
— Вы можете отвести нас к этим «марксистам»? — спросил генерал.
— Могу, — ответил я. — Но вам придётся слушаться меня беспрекословно, ведь, ещё раз напомню, район очень и очень небезопасен.
— Мне нужно обдумать ваше предложение, — произнёс Артамонов и удалился к своим офицерам.
Забавно. Это он снисходит к моим предложениям… Повезло ему, что я решил не грабить их, на что с лёгкостью пошла бы Шув или ей подобные суперы.
— Чего ты на меня так смотришь? — недоуменно спросила Людмила.
— Ничего, — ответил я и отвернулся к солдатам.
Физиономии у всех рабоче-крестьянские, простые и понятные, нет этого великосветского лоска и презрения ко всем, кто ниже — говорят, что это презрение вырабатывается в первые годы жизни аристократом.
«Россия, которую мы потеряли», — подумал я.
То, что генерал-майор уже определил меня в существа простолюдинские, подлого происхождения, было понятно по его взгляду, изменившемуся сразу, как я с ним заговорил. Видимо, манера речи сильно отличается от той, к которой он привык, когда вращался в своих благородных кругах.