В первый же день Аполонио Гусман записал своего Пингвина – белого коня, обязанного своею кличкою некоторой неповоротливости. Понсиано Майта тоже не пожалел пятидесяти солей. Он коня не покупал, тот родился в его доме, он сам его выпестовал, и весьма умело. Педро Андраде подъехал к дверям муниципалитета верхом на Дрозде, горячем белолобом жеребце, и встретил там легендарного кентавра – Мелесьо Куэлъяра на Куцем, несравненном скакуне, которому прибавляло скорости отсутствие хвоста. Но и это не испугало Томаса Кури, доверявшего своей белоногой Молнии, за которую он отдал быка и пятьсот солей в придачу. Город кишел тщеславными всадниками. Вся округа не знала покоя. Кумушки, которые движут миром посредством языка, забыли о прелюбодеяниях и занялись конями.
Никто не знает, родилась ли эта мысль в скудном уме Арутинго или сердце самого судьи забилось благородной страстью соревнования, но однажды утром муниципалитетский писарь окаменел, увидев, что сам Монтенегро пришел записать своего коня. Когда записавшиеся узнали, что в скачках примет участие конь, которого прямо и зовут Победителем, они хотели забрать свои вклады. Собутыльники Кайетано имели неосторожность пожалеть об его пятидесяти солях. Сесар Моралес отважился на большее: он пошел в муниципалитет за своими деньгами. «Это еще что? – взревел багровый от гнева Эрон. – Угробить меня хотите?» – «Я не думаю, – отвечал Моралес, – что судья разрешит выиграть другому коню». Дон Эрон чуть не задохнулся. «Это еще что? – повторил он. – Хочешь публично судью опозорить? Свобода надоела? И где только ваш спортивный дух! Кто заберет свои деньги – сажаю в тюрьму!» Этот своеобразный призыв к олимпийским традициям образумил участников.
Патриотические звуки побудки (дар жандармерии) разбудили город двадцать восьмого июля. Восемь жандармов встали на караул у знамени. Зеваки забыли, что отец Ловатон служил заупокойную мессу по генералу Сан-Мартину, и кишели у места состязаний. За три дня до того нетерпеливые стражи порядка послали заключенных соорудить помост, украшенный двухцветными лентами, которые преподнесли местные учительницы. В одиннадцать утра субпрефект Валерио, алькальд, директор школы, директор банка, начальник станции и преподаватели уселись на соломенные стулья по бокам почетного кресла, ожидавшего судью. Жирный и сияющий Арутинго, в новой рубахе, собирал у желающих ставки и клялся, что Победитель победит.
Любопытные зрители заполнили места, и сержант Кабрера приказал начинать. Ровно в двенадцать дон Эрон де лос Риос, потея в темном костюме, поднялся с места. В конце поля уже построились в ряд девятнадцать кентавров. Но дон Эрон не хотел омрачать столь славный день и сразу взял быка (вернее, коня) за рога! «Господа! – сказал он (чем выказал немалый дипломатический ум, ибо здешние жители не – привыкли к такому обращению со стороны властей). – Состязания эти не тешат честолюбие, а славят священную годовщину нашей родины». Всадники сняли шляпы. Солнце сильно пекло, и алькальд почесал за ухом. «Важно ли, – тихо сказал он, – важно ли, кто победит? Быть может, для всех лучше, чтобы судья удовлетворил свою прихоть», – и обвел участников многозначительным взглядом. «Черт меня дернул записаться!» – вздохнул Альфонсо Хименес и высморкался. Этим, казалось бы, он мог обидеть алькальда, но милостивый дон Эрой не наказал его за дерзость и принялся философствовать. «Соревнования как мыльная доска: не упадешь так поскользнешься. Все мы под законом, никто не вправе зарекаться». И закончил парадоксом: «Вы, господа, победите проигрывая». Успокоенные всадники встали в ряд. Весь город глядел на них. И судья смотрел на них с почетного места в особый бинокль, привлекавший не меньше внимания, чем сами скачки. Алькальд объявил: «Дамы и господа! Муниципалитет Янауанки откликнулся небывалым образом на славную годовщину. Лучшие всадники оспаривают кубок, поднесенный представителями нашей торговли. Да поможет им бог, да победит сильнейший!»
Загремели аплодисменты. Капрал Минчес, как положено, выстрелил в воздух. И – то ли потому, что повлияли своевременные напоминания алькальда, то ли потому, что он и впрямь был лучше прочих, – Победитель вырвался вперед. Черный Костюм смотрел на него с улыбкой сквозь свои чудесные стекла. Однако человек предполагает, а конь располагает. Нечувствительный к здравым Доводам дона Эрона, гнедой скакун Сесара Моралеса по кличке Колибри обошел Победителя. Моралес божится, что старался, как мог, обуздать его наглость: он сел в седло, дал шенкеля, дергал за правую узду, раня скакуну губы, но тщетно – дерзкий конь остановился только у финиша.