– А потом что?
– Он закричал: «Видите, мы не шутим!» Все разлетелись, как Куриные перья. Я не мог их удержать. А он опять говорит: «Остается пять минут».
– Ну а дальше? – спросил Фортунато, прилежно расширяя отверстие.
– Я решил принести флаг. Знамя ведь все почитают, Правда?
– Прекрасная мысль, дон Альфонсо.
– Ну вот, я и приказал принести его из школы. Пошел дон Матео.
– Правильно! Вы ведь были на посту.
– И принес. А Ранкас окружали. С трех сторон подошли. От Парьи – Искариот Карранса и триста человек конных.
– Ах ты, черт!
– От Пакояна – Эгоавиль и двести человек, а по шоссе – сам Боденако.
– А вы что?
– Я говорю: «Пойте гимн». У меня голос сдал, дон Фортунато. Наконец мы запели: «Мы свободны и свободными будем всегда». Я думал, они отдадут честь. А этот офицер рассердился: «Чего гимн поете, гады?» И мне кричит: «Бросай!» Но я знамя не бросил, Знамя не бросают.
– На нашем знамени герб вышит. Он стоит, дай бог памяти, шестьсот солей!
– И. я так подумал, дон Фортунато, но солдаты стали меня бить. Я упал и пою: «…и прежде солнце погаснет, чем клятве изменим мы…» Они совсем взбесились, колотят меня прикладами. Рот мне разорвали. «Бросай флаг!» – «Не брошу». – «Бросай, мать твою так!» – «Не брошу». Они меня ударили штыком и ранили руку. «Бросай». Потом всю руку отсекли.
– А другие что?
– Другие убежали. Я был один.
– А йотом?
– Посмотрел я на руку и думаю: «Конец. Как я работать буду?» А дальше не помню, они выстрелили.
– А потом что было?
– Не знаю. Проснулся я вот тут и, слава богу, услышал твой голос, Фортунато.
– Я знаю, что было дальше, – проговорил кто-то.
– Кто это? Кто там такой?
– Это я, Туфина!
– И тебя убили, старушка! Вот гады…
– Не бранись, Фортунато. Бога вспомни.
– Плохо тебя слышно, – сказал он. – Дырочку не пророешь?
– Не могу, пальцы разбили. Совсем раздробили мне пальцы.
– Ах, так их и так!
– Расскажите нам, донья Туфина, – сказал Ривера, – что было дальше. Как мои дети?
– Детей твоих я видела, живы, по тебе плачут. А жена твоя голосит: «Вранье эти флаги, вранье эти гимны!»
– Правда, живы?
– Раненые, но живые, дон Альфонсо.
– Говори, что дальше было, донья Туфина, – попросил Фортунато, думая, как бы не огорчить Риверу.
– Ну, дон Альфонсо упал. Солдаты идут вперед, всех убивают. Пули щелкают, будто я жарю кукурузные зерна. Звук такой. Солдаты постреляют, постреляют, остановятся и польют крышу бензином. Дома горят. Висентина Суарес упала. Народ обозлился, стал камни кидать. Упал дон Матео.
– Камни кидали, и все?
– Нет, не все. Детишки залезли на горку, хотели жернов сбросить.
– Да там не покатится, неровно!
– Верно, не покатился. Солдаты и в них стали стрелять, Максимино упал.
– Который пугало сделал?
– Да, он самый. Упал он, меня как обожгло, взяла я пращу и запустила камень прямо одному в морду. Он меня застрелил. Живот мне разворотило.
– Сразу умерла, донья Туфина?
– Куда там, к вечеру отмучилась!
– И не помог тебе никто?
– А кто поможет? Такое творилось… Огонь горит, народ кричит, пули щелкают, всюду дым да слезы.
– Бедная донья Туфина!
– Отблевалась я к пяти и умерла. Последнее видела – дым да слезы, бомбы такие бросали.
– Ш-ш! – зашикал Ривера. – Слышите? Еще хоронят.
– Кого бы это? – спросила Туфина.
– Если наши, расскажут, что дальше было, – сказал Фортунато.
Они примолкли, чтобы не испугать могильщиков, и молчали, пока глухой звук лопаты не сменился утренним щебетом. Тогда они попытались – понежней, поосторожней – наладить с новеньким связь.
– Кто это? Кто к нам пришел?
Им отвечало лишь сладостное пенье.
– Ангелочек… – сказала Туфина.
– Как тебя зовут, дорогой?
Ангелочек пел и не отвечал, но дня через три снова заработала лопата. Чтобы не спугнуть могильщиков, они опять примолкли.
– Кто там? – спросил Фортунато.
– Господи, помилуй! – послышалось в ответ. – Прости, что не встал на колени! Прости, что тебе руку не целую!
– Да я это, Фортунато, дон Теодоро!
– Грешен я, грешен! За мои превеликие грехи ты претерпел распятие!
– Успокойтесь, дон Теодоро! Все прошло, теперь лучше будет.
– Кто это?
– Я, Фортунато.
– Ох, испугал ты меня, Жабушка!
– Что с вами было, дон Теодоро?
– Худо, ох худо, дон Альфонсо! Когда всех убивали, Они меня ударили в бок. Я стал харкать кровью, но в постель не лег, и зря: вот простудился. Две недели хворал. Вчера только легче стало.
– Какие у нас там новости? – простодушно спросил Ривера.
– Все кувырком, сеньор выборный! Кто много болтал, сажают. Сам алькальд Ледесма в Уануко сидит. Да, Жабушка, ты был прав. Не господь нас карает, а Компания.