– Ты вернулась! – В комнату вбежала Хана. – Где Аи?
– Она еще ненадолго осталась у господина Фудзивары.
– Почему ты не осталась? – спросила девочка.
– Мне нездоровилось. Теперь уже лучше. – Поддавшись порыву, Каэдэ сказала: – Я подарю тебе платье, осеннее, которое тебе так понравилось. Ты спрячешь его и будешь хранить, пока не вырастешь.
– А тебе оно больше не понадобится?
– Хочу оставить платье тебе. Чтобы ты думала обо мне, когда надеваешь его, и молилась за меня.
Хана внимательно посмотрела на нее:
– Куда ты собираешься?
Каэдэ промолчала, и Хана продолжила:
– Не оставляй нас, сестра.
– Ты же не станешь скучать по мне, – сказала Каэдэ, поддразнивая девочку. – Даже обрадуешься.
К ее ужасу, Хана принялась громко рыдать, а затем закричала:
– Я буду скучать! Не покидай меня! Не покидай!
В комнату вбежала Аямэ:
– Что случилось на сей раз, Хана? Не устраивай концертов сестре!
Появилась Шизука:
– Ваш отец у реки, – сообщила она. – Он приехал один, верхом.
– Аямэ, уведи Хану, – велела Каэдэ. – Забери ее в лес. Возьми с собой всех слуг. В доме никого не должно быть.
– Но, госпожа Каэдэ, еще так рано и холодно.
– Пожалуйста, делай, что я говорю, – взмолилась Каэдэ.
Хана заплакала еще громче, когда Аямэ повела ее прочь.
– Она очень огорчилась, – отметила Шизука.
– Боюсь, мне придется причинить Хане еще большую боль, – воскликнула Каэдэ. – Но ей нельзя здесь находиться.
Она встала и подошла к сундучку, где хранила некоторые вещи. Достала оттуда нож и проверила его на вес левой рукой. Скоро будет уже неважно, какой рукой она пользуется.
– Как лучше: в горло или в сердце?
– Не стоит этого делать, – тихо сказала Шизука. – Мы можем скрыться. Тебя спрячет Племя. Подумай о ребенке.
– Я не могу сбежать!
Каэдэ удивилась твердости собственного голоса.
– Тогда я дам тебе яд. Он подействует быстро и безболезненно. Ты просто заснешь и никогда…
– Я дочь воина, – оборвала ее Каэдэ. – Я не боюсь смерти. Кому как не тебе знать, сколько раз я была близка к тому, чтобы лишить себя жизни. Сначала я попрошу отца простить меня, а затем покончу с собой. Единственный вопрос: как лучше?
Шизука приблизилась к ней вплотную:
– Поставь острие вот сюда, сбоку шеи. Вонзи его вверх наискось. Перережешь артерию. – Нарочито равнодушный голос Шизуки дрогнул, и Каэдэ заметила у нее на глазах слезы. – Не делай этого, – прошептала она. – Еще не время отчаиваться.
Каэдэ взяла нож в правую руку. Послышались крики стражников и топот копыт – отец въехал через ворота. Его поприветствовал Кондо.
Она взглянула в сад. Промелькнуло воспоминание из детства, когда она бегала вдоль веранды от матери к отцу и обратно. Мне казалось, что я навсегда это забыла, подумала она и беззвучно зашевелила губами: мама, мама!
Отец ступил на веранду. Когда он вошел в дверь, Каэдэ и Шизука пали на колени, лбом к полу.
– Дочь, – произнес он неуверенно и слабо.
Она подняла голову и увидела, что его лицо залито слезами. Каэдэ боялась гнева, а встретила безумие, и это напугало ее еще больше.
– Прости меня, – прошептала она.
– Теперь я должен убить себя.
Господин Ширакава тяжело опустился рядом с ней, вынув из-за пояса кинжал. Он долго разглядывал лезвие.
– Пошли за Шойи, – наконец сказал он. – Он поможет мне. Прикажи своим людям съездить за ним.
Каэдэ молчала, тогда он сорвался на крик:
– Прикажи им!
– Я сама сделаю это, – прошептала Шизука. Она на коленях добралась до края веранды. Каэдэ слышала, как Шизука разговаривает с Кондо, но тот никуда не поехал. Он поднялся на веранду и остановился прямо за дверью.
Отец неожиданно взмахнул рукой. Каэдэ невольно вздрогнула, подумав, что сейчас он ее ударит.
– Никакой свадьбы не было! – воскликнул он.
– Прости, отец, – повторила Каэдэ. – Я опозорила тебя. Я готова умереть.
– Но ты ждешь ребенка.
Ширакава смотрел на дочь, словно на гадюку, которая готова ужалить в любой момент.
– Да, я жду ребенка.
– Кто его отец? Или ты не знаешь? У тебя было много мужчин?
– Теперь это не имеет значения, – ответила она. – Ребенок умрет вместе со мной.
Вонзить вверх наискось, подумала Каэдэ и вдруг почувствовала, как малыш хватает ее ручками, пытаясь остановить.
– Да, да, ты должна убить себя. – Голос отца поднялся до визга. – Твои сестры тоже должны умереть. Это мое последнее желание. Семья Ширакава исчезнет наконец. И я не стану дожидаться Шойи. Я сделаю это сам. Мое последнее дело чести.
Он расслабил пояс и распахнул одеяние, отодвинув нижнее белье, чтобы обнажить тело.
– Не отворачивайся, – приказал он Каэдэ. – Ты должна смотреть. Это ты довела меня до этого шага.
Ширакава приложил острие лезвия к морщинистой коже и сделал глубокий вдох.
Каэдэ не поверила своим глазам. Она заметила, как сжались его пальцы вокруг рукоятки, как искривилось лицо. Отец издал хриплый вопль, и кинжал выпал из рук. Но не было ни крови, ни раны. Он вскрикнул еще несколько раз и затрясся в рыданиях.
– Не могу, – причитал он. – У меня не осталось мужества. Ты выпила все мои соки, ты, женщина, которая перечит природе. Ты лишила меня чести и мужского достоинства. Ты не моя дочь, ты – дьявол! Ты приносишь смерть всем мужчинам, ты проклята. – Он протянул руки и схватил ее, стаскивая одежду. – Дай взглянуть на тебя, – кричал он. – Посмотрю, чего жаждали другие! Навлеки на меня смерть, как на остальных.
– Нет, – завизжала она, изо всех сил пытаясь оттолкнуть обезумевшего старика. – Отец, нет!
– Ты называешь меня отцом? Я не отец тебе! Мои настоящие дети – это нерожденные сыновья. Сыновья, чье место ты заняла со своими сестрами. Твои дьявольские чары погубили их в утробе матери!
Безумие утроило его силы. Каэдэ чувствовала, что с плеч сползло платье, его руки скользили по телу. Она не могла дотянуться до ножа, не могла вырваться. В борьбе одежда порвалась, обнажив ее до пояса. Волосы растрепались и пали на голую грудь.
– Отпусти меня, отец, – молила Каэдэ, пытаясь образумить его. – Ты сам не свой. Если нам суждено умереть, давай сделаем это достойно.
Однако слова уже не имели смысла – безумие окончательно овладело Ширакавой. Глаза были залиты слезами, губы дрожали. Он отобрал нож и закинул его в другой конец комнаты, зажал левой рукой оба запястья и притянул дочь к себе. Правой рукой он откинул ее волосы, склонился и впился губами в шею.
Каэдэ сотрясалась в ужасе и отвращении, на смену которым пришла ярость. Она была готова умереть, последовать суровому кодексу чести своего сословия, спасти имя семьи. Но отец, всегда диктовавший строгие правила поведения, убеждавший ее в превосходстве сильного пола, поддался безумию и тем самым показал, что под выдержкой воина скрываются мужская похоть и эгоизм. Ярость пробудила силы, которые в ней таились. Она призвала Белую Богиню. Помоги мне!
Каэдэ услышала собственный голос:
– Помоги мне! Помоги мне!
И руки отца разжались. Он пришел в себя, подумала девушка, отталкивая его. Каэдэ с трудом поднялась на ноги, натянула платье, завязала пояс, пошатываясь, пробралась с дальний угол комнаты и зарыдала от ужаса и гнева.
Через некоторое время Каэдэ обернулась и увидела, что перед отцом на коленях стоит Кондо. Отец сидит, сгорбившись, и его поддерживает Шизука. Затем девушка поняла, что его глаза ничего не видят. Кондо словно воткнул руку ему в живот и повернул ее. Что-то громко хлюпнуло, зажурчала и забулькала вытекающая с пеной кровь.
Шизука отпустила шею старика, и он упал лицом вперед. Кондо вложил нож ему в правую руку.
К горлу Каэдэ подступила тошнота, она свернулась калачиком, и ее вырвало. Подбежала Шизука:
– Все позади. – На ее лице не было и тени беспокойства.
– Господин Ширакава потерял рассудок, – сказал Кондо, – и покончил с собой. С ним часто случались приступы безумия, когда он собирался уйти в мир иной. Он погиб достойно, проявив великое мужество.
Длиннорукий встал и посмотрел на Каэдэ. Ей на мгновение захотелось позвать стражников, обвинить Кондо с Шизукой в убийстве, потребовать их казни, но волна ярости прошла, и Каэдэ промолчала. Она знала, что никому не расскажет о случившемся.