— Другой? — Егор опять поскреб за ухом. — Нет! Других вроде не было. А что?
— Что, что! — передразнил Аверяскин и тоже почесал за ухом — Из района, спрашиваю, никого не было?
— Из района? — Егор сосредоточенно насупил белые кустики своих бровок, точно и в самом деле о чем-то серьезном думал. — Если когда я во двор выходил, если в это время кто, а?..
Аверяскин, раздражаясь, махнул рукой: «Ну и бестолочь!» Потом прошел туда-сюда по сельсовету, что-то важное соображая, и, остановившись перед Егором, приказал:
— Вот что! Сбегай до Верки Качановой, посмотри, есть ли у нее какие посторонние люди. Понял?
— Понял, понял! Одна нога здесь, другая там!
— Стой! Потом забеги к Андреихе, пускай придет. Скажи: я велел. Понял?
— Понял — к Андреихе.
— Стой! Если кто есть!..
Егор поскреб за ухом. «Если кто есть», — повторил он про себя, силясь сообразить, что это значит.
— А если никого нет? — тихо спросил он.
— Где никого нет?
— У Андреихи…
— Вот бестолочь! — в сердцах крикнул Иван Филиппович. — Я тебе говорю, дурак: если кто есть у Верки, беги к Андреихе, пускай немедленно придет сюда!
— А если у Верки никого нет, звать Андреиху?
Аверяскин оглядел сельсовет и сердито крикнул:
— Все равно зови! А то у тебя здесь не сельсовет, а медвежья берлога! Небось вчера даже не подметал?
— Подметал, как не подметал…
— Марш, говорю, бегом!
Егор сдернул с гвоздя вылинявшую пилотку и, натягивая ее на голову, толкнул задом дверь.
Аверяскин в задумчивости постоял посреди комнаты, потом открыл окно и стал смотреть, как Егор стариковской трусцой ковыляет по улице, поддергивая на ходу штаны.
Утро было опять солнечное и жаркое, в синем спокойном небе не чувствовалось и признаков перемены. Листья сирени под окном сельсовета, пыльные и свернутые жарой в трубку, стояли не шелохнувшись. Занятый догадками о комиссии, Аверяскин мимолетно подумал и о Володьке Лепендине, новом председателе колхоза, о том, что в полях пропадает рожь, а травы в лугах худые, редкие, много не накосят… Но беду колхозную Аверяскин не мог принять близко к своему сердцу не потому только, что у него своих забот много было, как считал он, и считал совершенно искренне, но еще и потому, что Володька Лепендин никак не считался с ним, ни разу даже не пригласил на правление, ни разу не спросил у него совета, как у старшего, и вообще делал вид, что Аверяскина в Урани нет. И это очень обижало Ивана Филипповича, и он тоже старался делать вид, что в Урани нет ни Лепендина, ни колхоза. Да ведь и то сказать: немало у него своих забот — целый день люди, люди. Тому то надо, другому — это, третьему — еще что-нибудь. Да еще эти комиссии! Кто ее ждал? Эх, был бы телефон, жик-жик ручку — и пожалуйста: «Девушка, соедини меня с председателем райисполкома», и все готово, не надо и голову ломать, что за комиссия, Петр Петрович хороший его товарищ, сразу бы сказал, что за комиссия и чего ей надо. Да вот нет телефона, все обещают подвести. Просто черт знает что такое! Не в правление же колхоза бежать звонить Петру Петровичу! Там этот Володька сидит… Нет, просто безобразие. Председатель Совета, а телефона нет!.. Вот на фронте у Аверяскина всегда порядок был. Про телефон и говорить нечего. Старший лейтенант интендантской службы — не шутка! Да и как было бы руководить ремонтом всего армейского хозяйственного инвентаря — полевые кухни и все такое прочее, если бы порядка не было?! Нет, там уж у Аверяскина порядок был: сказал — сделано. А здесь?..
Конечно, эта санитарная комиссия найдет в Урани все, что захочет, она может составить такую докладную по антисанитарному положению в селе, что Ивану Филипповичу мало не будет. Могут даже и оштрафовать. Колодцы проверят — это уж первое дело. Где бабы белье в речке полощут, почему специального места не отведено да почему мостки не устроены… А грязь во дворах… А помои льют куда ни попадя. И мух, конечное дело, по такой жаре развелось видимо-невидимо. И кто за все виноват? — он, конечно, Иван Филиппович Аверяскин, председатель Совета. А ведь что сделаешь? Разве комиссии входят в твое положение, что сделать ничего нельзя? Взять хотя бы деда Тучу. Да разве есть у него силы убираться возле дома своего? Еле бродит старик, а кроме того на уме одно только: пенсия за пропавшего без вести сына. А мало ли в Урани таких дедов да старух да вдов с кучей ребятишек!..
И так стало жалко вдруг Аверяскину и деда Тучу, и всех этих вдов, и себя самого, что он даже вздохнул и сказал в сердцах:
— Эх, времечко!..
Но вот он сел за свой стол, достал бумаги. Это были налоговые документы, сверху оказалась отпечатанная на машинке бумага с большим райисполкомовским штампом вверху. И Аверяскин, начав читать уже не раз читанную бумагу, в который говорилось о недопустимости задержки с налоговыми поставками, тотчас забыл про деда Тучу, про вдов, про себя, про всю Урань, а видел уже строгое лицо Петра Петровича, слышал его жесткий голос: