— А бобриковое пальто сколько будет стоить? — спросил вдруг Семен, переставая писать. — Сколько?
— Ну, если с хорошим воротником, тысячи две…
— Все, покупаю! — вскрикнул Семка. И дальше стал писать: «…взято в долг десять тысяч рублев…»
А между тем в доме Ивана Филипповича жена его Евдокия принимала своих гостей: Парасковью, Фросю из Сенгеляя и Тарычеву Глебиху, которая надеялась, что Проска, смилостивясь, еще раз бросит покры на нее и скажет что-нибудь утешительное про ее Глеба. Впрочем, одного ждала Тарычева известия от Проски: «Ну вот, покры говорят, что едет к тебе твой Глеб, бросил свою фронтовую жену и к тебе едет!..» Но пока таких известий не говорят покры Парасковьи. Да Глебиха терпеливая, она подождет…
А разговоры за самоваром были всякие — и о слухах-разговорах о денежной реформе, и что это сулит и чем может обернуться; и о том, не пришла ли в Совет бумага из Москвы об открытии церкви в Урани.
— Нет, пока, — сказала скорбно и значительно Евдокия — все-таки она была женой председателя Совета. — Теперь уж где ли после этой леформы, как поулягется беспокойство.
— Где — беспокойство? — не поняла ее Парасковья.
— А там! — И Евдокия подняла палец к потолку. — В Москве сейчас перво дело — денежная леформа.
Видно, Евдокия кое-что знала, если так уверенно судила о заботах власти.
— Подождем, ладно, — тихо сказала Глебиха и прошептала скороговоркой: — Осподи, царица небесная!..
Егор покашлял на печи за занавеской, но никто не обратил на него внимания — свой!
— Слышь, Евдокия, — тихо сказала Парасковья, — чего нынче-то вышло, не слышала?
— Нет, ничего не слышала, — ответила Евдокия и по затаенному пришептыванию Парасковьи поняла, что вот это «нынче вышло» и есть главный предмет, по которому пожаловали гости. Но как можно равнодушней сказала: — А чего такое приключилось севодни?
— Да чего!.. Прибежала вчера Полька Аблязова, дай, говорит, чего-нито от живота, девка у меня помират, всю скрутило. Ну вот, дала я ей травки, велела заварить и пить по полустакану… Ну вот как тебе прошлый-то раз! — воскликнула она в радостном озарении. — Как рукой сняло, сама говорила. А тут как отказать? Сердца у меня не хватает горе-то черное видеть, я уж завсегда помогу, если кто спросит.
— А чего вышло-то? — перебила ее Евдокия.
— Вышло… В больницу вон, сказывают, медичка отправила Полькину девку…
— Ну, и чего?
— А то, что жалобу будто бы на меня писать собралась, вот чего, — тихо, потерянно добавила Парасковья. — А разве я мало кому помогла?! А разве в больницах не помирают люди? А вон прошлым летом одному мущине зашили в живот ножницы!.. — И слезы побежали у нее по желтым, пергаментным щекам.
Нет, не видела Евдокия такой потерянной свою подругу Парасковью, перед которой в душе всегда трепетала.
— Может, не напишет ничего, — сказала Евдокия, сама вытирая концом платка глаза.
— Да уж нельзя бы такого-то допустить, — сказала молчавшая весь вечер Фрося. — Нельзя, а то беда, беда, беда!.. — И, говоря это страшное слово, точно выкаркивая, смотрела прямо в глаза Евдокии, точно Евдокия была царь и бог, точно от нее зависело все в Урани.
— Чего же тут делать… — пролепетала Евдокия — с нее мигом соскочила всякая спесь, Фросино карканье впилось ей прямо в сердце.
— А надо вот чего, — тихо и твердо сказала Фрося. — Пускай Иван Филиппович пойдет сам к медичке и скажет: никуда не надо писать, а что он своей властью примет меры к Парасковье. Поняла?
Евдокия кивнула. Егор покашлял на печи, но никто не обратил на его кашель внимания. Только Тарычева сказала, тупо глядясь в светлый самоварный бок:
— Подождать надо, подождать… Осподи, царица небесная!..
— Нельзя письма никакого допустить, — повторила Фрося, — а то беда, беда, беда…
— Над бедой беда, над горем горе, — таинственным шепотом подхватила Парасковья. — Все диявол, все диявол кознодействует!..
— Осподи, царица небесная!..
— Осподи! — испуганно шепчет Евдокия.
— Настали последние времена, уж при двери судия!..
— При двери!.. — вторит Фрося.
— И настанет великая скорбь, и брат поднимет руку на брата, сын на отца, а матери испекут дитятей своих и съедят.
— Ну-у!!!
— Молчи, — тихо говорит Фрося. — Слушай и внимай — святые слова.
— Писание? Осподи! Батюшки! Матушки!
— Молчи.
— Покровом покроется в горах, выйдут четыре крылоптичника и четыре зверя…
— Ой, беда, беда, беда!..
— Така беда, что и сам сатана бы покаялся.