Он закурил и мало-помалу разговорился сам и поведал о всех сегодняшних своих огорчениях и разочарованиях в старых товарищах. И удивительно: не было еще недавней, снедавшей душу его обиды, не было тех мстительных затаенных мыслей (Ну, попадешься же ты мне!..), которые жгли его и рождали в нем какие-то злые порывы, — нет, ничего этого сейчас и следа не было в Щетихине, он даже смеялся, когда рассказывал, какая большая шляпа была на маленьком надутом Володьке Чепурнове.
Петр Иванович ходил по комнате, закинув руки за спину, и на губах его стыла понятливая улыбка. К тому же Петр Иванович кивал головой, соглашаясь, и Щетихину казалось, что его внимательно и с интересом слушают.
Так ли это было на самом деле, и было ли настолько весело Петру Ивановичу? — во всем этом Щетихин усомнился, как только лег в постель в боковой комнате, куда его отвел хозяин, сказав: «Это Анина комната». Щетихин лег в мягкую, чистую и очень уютную кровать, приятно вытянулся всем телом, с хрустом зевнул и с улыбкой на лице зажмурился — как хорошо!.. И тут он услышал, что Петр Иванович все ходит и ходит за стенкой, и невольно стал припоминать и его слова, и выражение лица, и все его движения, и этот как бы постоянно настороженный слух: не идет ли кто? Не калитка ли стукнула? Всего этого Щетихин не замечал тогда, вернее не придавал этому значения, упоенный своими чувствами, со справедливым эгоизмом молодости считая, что все в жизни так и есть и так и должно быть, как он об этом думает. Но вот эти шаги за стенкой, в которых тревога, ожидание и еще многое, чего Щетихин не может, не в силах понять. И, так ясно представив себя в глупом восторге и Петра Ивановича с его страданиями, о которых он и не подозревал, Щетихину вдруг сделалось так стыдно, что он сел в постели. «Извиниться!…» — было первой его мыслью. Но извиняться вроде бы было и не за что, разве лишь за то только, что ты дурак, невежда, с черствой и тупой душой. «Уйди!» Но не оскорбит ли это еще сильнее Петра Ивановича?
Щетихин переживал какое-то незнакомое волнение. Оно было и приятно само по себе, как весь этот вечер в доме Пресняковых, и в то же время мучил какой-то неведомый стыд за то, что только сейчас узнал вполне, какой жалкий и скудный он человек, да, жалкий и скудный, хотя и «заместитель директора…». «Да, ведь это же все здорово получилось!» — думал Щетихин, имея в виду все недавние перемены в своей судьбе и воображая, как было бы глупо и нелепо оставаться и дальше в таком же неведении о себе и о людях, что было бы неизбежно, если бы этих перемен не случилось. И Щетихину казалось, что именно сегодня он понял что-то такое важное и значительное, без чего невозможна настоящая жизнь, жизнь умная, красивая и правдивая в словах и делах.
А Петр Иванович ходит и ходит за дверью. О чем он думает? Какие переживания гложут его душу?.. И какую же надо иметь душу, какие силы, чтобы так глубоко хранить свои печали от посторонних людей!.. А он, «заместитель директора», молодой и здоровый, как бык, распластался, разнылся!.. И Щетихин стукнул кулаком себя по ноге. Жена, видишь ли, в театре на оперетке со своим дружным коллективом, а эта благородная измученная душа свое окаянство на погоду списывает: «эти февральские оттепели…» Я бы так не смог! — подумал Щетихин, завидуя и жалея одновременно Петра Ивановича…
Он так и не услышал, когда пришла Елена Васильевна из театра, а проснулся от негромкого женского голоса, который доносился из-за плотно закрытой белой двери.
Было раннее утро. Это Щетихин скорее понял не столько по серому свету за окном, сколько по свежей бодрости в теле. Он лежал, с улыбкой оглядывая «Анину комнату», воображая одновременно и саму Аню, и слушал приятный женский голос за дверью, не вникая еще в то, что говорил этот голос, но уже связывал его и с Аней, и с Петром Ивановичем.
— Все съел? — ласково спрашивал женский приятный голос — Сейчас я тебе молочка налью… Вот, пожалуйста, даже с пенкой!..
И Щетихину представляется лицо Петра Ивановича, счастливый блеск добрых серых глаз.
— А на дворе-то что делается! — опять сказал женский голос с удивлением. — За ночь не примерзло нисколько, с крыш каплет и каплет. Весна! Ты посмотри только, настоящая весна!.. — Молчание. Звон чашки. Легкий вздох. И опять: — Ну что, милый, все, не хочешь? Сыт? Ах ты, лапушка мой!..