— Ох, господи, господи!..
А на двери висит замок. Висит как и висел. Никто, знать, и не подходил к домику Маруни Тарычевой, похожему на скворечник! И сердце Маруни стиснуло ледяными клещами. Она бессильно опустилась на крылечко и закрыла лицо руками. Зачем ей и домой идти, если никто не ждет ее там и никто не придет, не постучит, не окликнет голосом Глеба:
«Эй, Маруня, это я, отвори!..»
А в небе заливается жаворонок. Птичке и невдомек, что внизу, на земле, плачет человек, плачет добрая и одинокая душа Маруни Тарычевой, той самой Маруни, которую в Урани все еще называют Глебихой. А какая она Глебиха, если Глеб все не едет?!
Птичка в синем небе радуется весне и солнцу, песенка ее струится, словно ручеек, а вот у человека на земле ручьем льются слезы. Но вот до слуха Мары доносятся какие-то странные звуки, похожие на далекое пение. Да, где-то поют. Мара поскорее вытирает платком глаза. Ну да, так и есть, вон поворачивает в ихний проулок подвода, а на телеге сидит баба и поет. Кто же это такая? Неужели Аблязова Полька?.. Так и есть, она! А вот еще подвода с мешками. Кажется, картошка в мешках. Так и есть, картошка! Вот оно что! А на третьей подводе едет Фекла Нефедкина. Куда же это они?.. А вон и Груша горло дерет. У этой уж завсегда на все село песня:
Когда-то и она, Мара, пела эту песню. Голос у нее тоже был звонкий, красивый, а уж как Глеб любил ее песни — лучше не вспоминать. Целые вечера распевала, бывало, песни, и хоть бы что. И люди говорили: «Чем больше Маруня поет, тем звонче у нее голос». Да, так говорили, бывало, люди. Когда это было? Давно, очень давно!..
поет теперь Груша. Нет, подругами они с Марой не были, но певать вместе певали, это было. Вон она, Груша, едет на телеге, в белом платочке, щеки как яблоки горят. «Вот уж повезло девке — Борька Качанов в жены взял. Борька Качанов!.. Ведь они с Глебом одногодки, вот ведь какое дело, вместе в парнях, бывало, гуляли…»
Когда повозка поравнялась с Тарычевой, Груша натянула вожжи.
— Здравствуй, Маруня! — сказала она тоном, требующим непременного и немедленного доброго ответа. Такая уж она завсегда — Груня.
— Здравствуй и ты, — сказала Маруня.
Радость и робость можно было услышать в голосе Тарычевой. Конечно, Мара была рада сейчас встрече с Грушей, ведь как-никак, а они с Грушей живут на одной улице, уважают друг дружку, и Маруне, если признаться, всегда нравились прямота и доброе сердце Груши. Вот и теперь она первая сказала ей «здравствуй», и не видно, чтобы гордилась своим счастьем.
— Где это ты пропадаешь, Маруня? — спрашивает Груша. — Как ни посмотрю, все у тебя на дверях замок.
«Вот какая она счастливая и беззаботная: сидит на телеге, качает ногой и улыбается».
Но что же ответить Маруне? Нет, не знает она, что ответить Груше. И вздыхает тяжело:
— Ох, не говори… — Вот и весь ответ.
— Вот что, Тарычева, — кричит на всю улицу Груша. — Теперь я бригадирша на Старой улице, ты слышала? — И смеется. Вот ведь какая она, эта Груша-бригадирша! И говорит эта бригадирша так: — Какая ты колхозница, если и сама забыла, когда была в последний раз в поле?! А мы вот — видишь — картошку везем семенную. У тебя если лишняя есть, тоже в колхоз продай. Слышишь, Маруня?
— Слышу, Груша, слышу, — отвечает Мара.
— Ты что, не болеешь? — спрашивает Груша. — Бормочешь, как вареная.