Иногда Цямкаиха, обеспокоенная долгим лежанием Петра Ивановича на сушилах, кричала снизу:
— Эй, Иванович, ты живой тамока?
— Живой, живой! — весело отзывался Пресняков.
— Ну и ладно, лежи, — говорила она, — а то уж больно жарко на дворе-то, прямо спасу нет. — И добавляла, помолчав: — Гроза, должно, будет, чего-то вон с того краю затемнело…
— Аня-то где? — спрашивал сверху Петр Иванович.
— Да пошла, взяла сумку да пошла, — отвечала Цямкаиха. — Много сегодня вызовов-то уж очень, прямо страсть.
— Что, разве много больных?
— Да все робятишки! Едят всяку зелень, вот животы у них и пучит.
— А раньше-то разве не пучило, когда фельдшера не было?
— Да как не пучило! Наедятся, бывало, зеленых ягод или огурцов натаскают, а потом и катаются на печи да бегают за баню.
— И без доктора обходилось? — спрашивал Петр Иванович, надеясь услышать какое-нибудь лестное суждение об Ане, признание ее трудов в Урани, которой она отдала уже три года своей жизни. Но Цямкаиха или не спешила удовлетворить эту готовую вспыхнуть отеческую гордость, или просто не понимала, какого ответа ждет Пресняков.
— Да ведь куда денешься, Иванович, если дохтура нет, — спокойно отвечала она и, помолчав с минуту, переводила разговор на какую-нибудь другую тему.
— А утром-то, слышь-ко, Иванович, чего было!..
— Чего?
— Да Ванька Шанявай едва не умер!
— Ну-у! Что же так? — удивляется Пресняков.
— Да с перепою, вот как.
— Не умер?
— Нету, не умер. Аня нашатюрю, слышь-ко, дала, он и очнулся, а то уж и вовсе посинел.
— Ну вот, — говорит весело Пресняков, радуясь, что поймал старую Цямку на слове. — Ну вот, а ты говоришь, что все люди хорошие!..
И слышно, как хихикнула тихонько внизу старушка, но промолчала, ничего не ответила, не возразила А потом — слышно — вздохнула. И говорит тревожно:
— А будет гроза-то, будет! Вон как заволокло… Да хоть бы уж без града, господи!
И правда, вскоре и Пресняков услышит, как зашумит ветер в березах, как стукнет, захлопнувшись, дверь внизу, и сразу потемнеет под крышей, повеет холодом, а залетевшая крапивница испуганно прилепится на стропилину, сложит крылья, замрет. А потом минута тревожной тишины и — где-то высоко, мягко и кротко прокатится гром…
А как хорошо думается под теплый, шелестящий по крыше дождь!..
Многих уже ураньских жителей знает Петр Иванович. Пивкин, секретарь Захарыч, Иван Иванович Сатин, Борис Качанов — вчера на перевязку приходил к Ане, смеется: «Косу вздумал выточить, да вот оказывается, отвык от крестьянского дела».
А вечером вчера Петр Иванович шел с речки и вот в проулке повстречался с Шанявым: ноги заплетаются, горланит на всю улицу «Семенову Ульяну». Остановился, подождал, Шанявай подошел, долго всматривался.
— Ты кто? — спросил он.
— Я?.. Я не здешний, — спокойно ответил Петр Иванович.
— А откуда?
— Из Саранска…
— Из Саранска! — удивился Шанявай. — А ты не знаешь там моего братка, Шанявай Гава его зовут?..
— Шанявай Гава?
— Ында, Гаврил Фомич. А сам я — Иван Фомич. Он в Саранске живет.
— Саранск большой, — попытался Петр Иванович вразумить Ивана. — Людей там много…
— Ында, Саранск большой!.. Ну, черт с ним, с братком, — махнул рукой Шанявай. — А тебе есть где переночевать?
— Переночевать?
— Ында, где укрыться на случай дождя там или чего?
— Спасибо, есть…
— А то пойдем ко мне, дом у меня большой, места хватит. А захочешь, и самогонку найду. Все ж как-никак дочку замуж выдал! — И полез обниматься: — Пойдем!..
— Спасибо, Иван Фомич, у меня есть ночлег, — сказал Пресняков, отстраняясь от пылких объятий.
— Эй, эй, а ты откуда знаешь, как меня зовут! Наверное, видишься с моим братком? Передай ему, что я обиделся на него, что не приехал на свадьбу. Теперь городским стал, даже родного брата признавать не хочет! Я и в письме писал, и через людей передавал, а он…
— А вы из-за этого больно не обижайтесь, жив-здоров будет — приедет, — старался успокоить Петр Иванович.
— Приедет! — недовольно пробормотал Шанявай. — Варежки зимой нужны, а на петров день на кой они черт!.. Ну, браток, пошли ко мне, поговорим в избе… хоть друг друга разглядим!..
Вот он какой, Иван Шанявай! Правда, красоты маловато: глаза мутные, тусклые, щеки щетиной заросли, под носом мокро, когда говорит, то брызги с губ летят. И вот все говорят про него: «Беспутный мужик, никуда нельзя одного на работу послать». Но незнакомого человека тащит в дом, предлагает ночлег. Как тут не вспомнить Цямкаиху!