— Нет, что-то не припоминаю, — сказал Пресняков.
— Ну, Иванович, сколько уж про него говорят: без рук, глухой, а попросился направить в самый отстающий колхоз! На двести тридцать дворов четыре коровы! И вот какое дело: обязался превратить этот колхоз в образцовое хозяйство.
— Нет, — признался Пресняков, — не слышал, я ведь радио не так часто слушаю…
— Ну, ладно, не в этом дело. Просто этот пример меня на хорошую мысль навел. Не догадываешься, Петр Иванович? — спросил Пивкин, хитровато прищурив глаз.
— Теперь уж не догадаться трудно, — сказал Пресняков. — Но как же…
— Погоди! — остановил Пивкин. — Дело такого рода, только пока между нами.
Пресняков согласно кивнул.
— Лепендина осенью заберут на учебу, на год уедет, может, на два. Решение Пленума ЦК по кадрам знаешь? Ну так вот! — Пивкин, словно ему стало невтерпеж сидеть, поднялся на колени. — Я и подумал так: а не согласится ли Петр Иванович? А? Что скажешь?
Пресняков усмехнулся. Вот теперь-то он мог себе признаться, что втайне мечтал даже о чем-то близком этому, когда думал о «деле» Пивкина. Правда, скорее он видел себя на месте партийного секретаря Сатина, и если бы сейчас об этом именно сказал Пивкин, то Петр Иванович был бы больше готов к ответу.
— Нет, только подумать! — восторженно сказал Пивкин. — Мои, говорит, физические недостатки не позволяют, говорит, мне работать на прежней работе.
— Кто?
— Да я все про этого Героя Орловского. Теперь, говорит, для меня стал вопрос: все ли я отдал для Родины, для партии? Нет, ты только подумай, Иванович, рук нет, как вот у тебя, да еще глухой, а как ставит вопрос, а! Вот это, я тебе скажу, человек! Я, говорит, глубоко убежден, что могу еще принести пользу и в мирном труде.
— Ты хороший агитатор, Михаил Семенович, да ведь надо подумать, дело это не простое…
— Подумать, подумать, как же! — живо и радостно подхватил Пивкин. — Ты подумай, время есть!..
— У меня еще вот какая забота. — И Петр Иванович, как можно понятней, объяснил Пивкину смысл своих опытов по производственной консервации картофеля. И хотя Пивкин с понятием кивал головой, слушая, однако, когда успокоил Преснякова, как ему казалось, словами: «Ну-у, у нас картошки-то разных сортов — море, знай испытывай!» — Петр Иванович понял, что или объяснял плохо, или не дошло до Михаила Семеновича это мудреное дело: «консервация картофеля методом обработки высокой температурой».
— Реферат, говоришь? — спросил Пивкин, морща лоб.
— Реферат, — сказал Пресняков. — Вот жду ответа из Тимирязевской сельскохозяйственной академии.
Помолчали.
— Да-а! — впадая опять в прежнее живое восхищение, сказал Пивкин. — А силен этот Орловский! Это ведь только подумать: без рук, глухой!.. Как же он по телефону с начальством говорит, а?.. Вон у нас Володька Лепендин, тоже Герой, а начальство как его начнет крыть по телефону, он, бедный, места не может найти!.. Правда, где же он? Вроде обещал сюда приехать… — И Пивкин, легко вскочил на ноги, приставив ладонь козырьком, оглядел луг. Среди сгребенного в валы сена копошилось много народу, сновали мальчишки на лошадях, и, вглядевшись, Пивкин сказал с удовлетворением:
— Зарод закладывают, хорошо! До вечера в самый раз поставят… — Поглядел на солнце, потом выдернул из карманчика за ремешок большие круглые часы, как будто проверил, правильно ли показывает солнце, на том ли оно месте, и, хмыкнув, заторопился по своему обыкновению: — Ну, Иванович, я побежал, а ты давай подумай, подумай! Мы бы с тобой, знаешь, этому Орловскому не уступили, а?! — И, засмеявшись, зашагал по стерне быстро и широко, не оглядываясь, весь устремленный к новой цели.
Минут через пять он мелькал уже среди мужиков, начавших метать зарод.
Постояв еще немного и поглядев на простор Ураньжайского луга, Петр Иванович отправился к речке, к тому месту, где устроено ребятами нечто вроде купальни, там он оставил Аню. Теперь он шел туда, надеясь, что она еще там, ждет его, и они вместе отправятся домой, — ведь уже скоро вечер.
Но там Ани не было, а мальчик Яша, внук деда Тучи, только что вылезший из воды и весь синий, дрожа худыми плечиками, объяснил, что тетя Аня «вон туда пошла».
— Ну ты и накупался! — сказал Пресняков. — Не заболей, а то у тети Ани лекарство знаешь какое горькое!.. — И так бы и обнял Яшку, взял бы на руки, подкинул высоко вверх! — как когда-то подкидывал Аню. Удивительно как щедра к нему Урань, как доверчивы люди — от Цямкаихи до Яшки. И сколько уж за эти дни пережил он здесь счастливых минут!.. «Душа укорочена войной…» Это верно, что она, душа эта, опаленная огнем, невосприимчива бывает ко многому, но, как и всякое больное, она отзывчивее на добро, на участие человеческое, и разве не может она и жить и расправить крылья, как прежде? «Вот видишь, — говорил Пресняков себе, шагая по тропке, которая вилась через заросли цветущего шиповника, — я уже не бегу от людей, я уже не боюсь их, не жду от них ни косого взгляда, ни злого слова… И разве не права Цямкаиха! Права, права, тысячу раз права! Все люди хорошие, это теперь я тоже знаю!…»